Ночные журавли

Солнечный луч поскользнулся на затылок радиста и скатился вниз по длинным черным волосам. До этой минуты у меня был план: выбежать с криком, мол, в лесу мальчик сломал ногу и что физрук просит помочь донести. А когда Гена убежал бы, проникнуть в радиорубку через окно. Теперь план был сломан.

Захотелось пить, горькая грязь налипла на губы.

Пацаны ждали, но уже не верили. И потому вновь стали расторопными. Они подталкивали меня в спину взглядами, чтоб не тянуть безнадежное дело. Я смотрел на Веру Николаевну: что она здесь делает? Ведь «зарница» еще не окончена. Еще не объявлен победитель. Еще римский царь на мирном празднике не дал знак хватать женщин из других племен и брать себе в жены.

Под согнутой ладонью радиста пойманной бабочкой трепыхались две серьги.

– Ой, это мне?

– Знакомый привез из Польши! Просил продать…

– А я думала… – Вожатая запнулась.

Ломкая тень от Веры Николаевны осторожно спускалась по ступенькам, ожидая и здесь какого-то подвоха. Она уходила в тот момент, когда решалась судьба сражения.

– Не, пацаны, – услышал я за спиной шепот. – Базара не будет!

Командир повернулся и дал «отбой». Мальчишки послушались, но признали это трусостью.

8

От солнца на воде рябило в глазах.

Пацаны выбегали из речки и, прижав распластанные ладони на груди с переплетенными большими пальцами, падали на песок. Лежали, блестя острыми мокрыми локтями. Выдержав срок, они вставали, как черти, покрытые песочной шерстью, – с чистым двуглавым орлом на груди.

– Мальчики, все на берег!

Вера Николаевна привстала на колени, к ее смуглому и влажному животу прилипло несколько темных песчинок, сделав его похожим на посыпанную маком булочку.

– Пантелеев, ты слышишь меня?!

Вожатая взяла в руки книгу. Она следовала программе внеклассного чтения, и сегодня на пляже была «Полтава». Словно отголосок вчерашнего сражения: «Тогда, смиряясь в бессильном гневе, отмстить себе я клятву дал…»

Пацаны поеживались, блаженно стуча зубами. Выразительное чтение вожатой напоминало им о школе, о зиме и несправедливых оценках.

Потихоньку они уползали в сторону, наверно, перебирая в голове свои данные клятвы. Вожатая читала старательно, но солнце, песок и жаркое дыхание хвои вовсе не совпадали с действием героической поэмы. Поэтому она прощала мальчишкам их своеволие: если нельзя купаться, то хоть бродить по речной мели. Потому что ребристый намыв песка на прохладном дне щекочет подошвы, словно шершавое нёбо в пасти ласкового щенка.

– Ой, смотрите, Вера Николаевна, – закричали девчонки. – Васька на корягу забрался! Нырять будет!

– А ну, вернись! – оторвалась от книги вожатая.

И непонятно было: текст это или обращение к ныряльщику.

С места вчерашнего штурмового плацдарма Васька Понт ответил ей смело:

– Да здесь глыбоко! – нарочно ввернул смешное неуклюжее словцо, будто открутил все лишь одну гайку на пути нудного чтения.

– Я кому сказала?

Васька медленно согнулся в поясе. Его тело стало похоже на бумеранг – сиганет в воду и тут же вернется на корягу! Вожатая резко поднялась. И вдруг прижала руки к груди – по локтям ее хлестнули тонкие лямки расстегнувшегося купальника…

Девчонки замерли. Ныряльщик на коряге разогнулся. По лицам мальчишек ползли понимающие улыбочки. У меня перед глазами ползал жук в ямке и совсем не ожидал катастрофы на разобранных рельсах поэмы: «Носил ее – как мать во чреве младенца носит. Срок настал».

Не думая надо или нет, я поднялся и сцепил медный прикус лямок купальника, Улегшись обратно на песок, почувствовал – по смущенному «спасибо» студентки, по любопытным глазам девчонок и разочарованным взглядам пацанов, – что сделал нечто, всем назло! Я нашел жука в песчаной ямке и почувствовал на кончиках пальцев прикосновение к влажно-парным подмышкам вожатой и даже завитки слипшихся волосков.

9

После отбоя Вера Николаевна подошла к моей кровати. Присела на край и спросила шепотом:

– Вы с мамой живете?

– Да. – Я натянул одеяло до подбородка. (Раньше мама часто просила меня застегнуть на спине пуговицы лифчика.)

От вожатой исходил мягкий запах духов, разбавленный свежестью ночного воздуха.

– Без папы?..

Вот уж не надо! Такого глупого вопроса мне давно не задавали! Все равно что спросить у калеки, где его нога.

– Гена уже заглядывал, – кивнул я в сторону окон веранды.

Как ни странно, эта оплошность уравняла нас. От ее близкого присутствия стало тесно. Но не дыханию, а чему-то другому. Меня сковала странная обязанность студентки объясниться со мной, вызнать что-то, чего я и сам не знал.

В ее беспечном любопытстве, именно так определил я этот внезапный интерес, было желание найти что-то для себя. Педагогический интерес.

В палате повисла напряженная тишина: вязкая и скрипучая. Неужели она не понимает, что нельзя создавать «любимчиков»? Потому что отомстят. И теперь не за ошибки в «Зарнице» и на пляже, но просто за то, что шептался с Верой…

Когда она ушла, тишина даже усилилась, доказывая мои опасения. Мальчишки не спали, но еще ожидали внезапной проверки, а значит, предполагали во мне позорный сговор с вожатой.