Ночные журавли

Видя, что люди устали, дядя Гриша выскочил из-за стола, хлеща ладонями по коленям. Пошел вприсядку и почти орал, прогибая ударами каблуков толстые половицы. Не мог он сдаться, спустить песню, чтоб угасла она меж трудных всхлипов и суетливых вылазок на закуску.

Женщины стянули на плечах платки, намотав на пальцы шелковые кончики. Но еще осаживали себя: мол, ненароком-то разнесу ваши мебеля!

Сдвигали скамьи, звенела вдогонку посуда.

Бабушка не отпускала меня: «Ты маленький был, в будку собачью залез и говоришь, мол, не хочу уезжать…» Странная, мучительная вражда прорвала праздничную плотину, затопляя стол и гостей, неся мимо пустых кувшинов щепки былого веселья. (Мне рассказывали, как в прошлом году наводнение затопило дом у соседей: они поставили козу в комнате на полированный стол, а корова осталась по брюхо в ледяной воде. И ее потом зарезали.)

В споре с бабкой мама быстро уставала и срывалась, показывая свою беззащитность. За ней не было чего-то главного. Ее страдания, может быть, давали право так говорить с матерью, но не уважение деревенской родни.

Гости вскакивали с мест, спрашивая: что случилось? Хотя давно знали эту историю.

Кто-то возмущался:

– Да что ж их мир-то не берет! – оскорбляя маму, что она не выглядит жертвой.

В суматохе мы искали друг друга. Но я терялся. Потому что ждал чего-то. И это ожидание лучше чувствовала бабка: «Твой отец хороший был! Меня, бывало, обнимет и говорит, что не хочет уезжать!..»

В глубине души я тоже не хотел уезжать. И боялся, что эта схожесть с отцом выглядит предательством. Мне хотелось, чтобы все успокоились, вновь запели хорошую песню. Чтобы была в ней «светлая сила» – единственная, которая могла унять маму!

– Ноги моей здесь больше не будет!

– Оставь хоть ребенка!

– Не трогайте моего сына!

Ощущение «светлой силы» угасло; солнце кануло за темным лесом.

Я почти ненавидел бабку, потому что не уступила, потому что чувствует нужную силу (так необходимую сейчас мне) и пользуется единолично.

Тетки на кухне мыли посуду.

Сырые тарелки издавали хрусткий звук.

– Да что ж у вас в родне такое жестокосердие? – как всегда, расстроилась жена дяди Гриши. – Столько лет живу, не могу привыкнуть!

Мама находила меня как свое спасение:

– Одевайся быстрей!

– Варя, куда ты на ночь глядя?!

– Оставьте нас!..

На улице уже подморозило, ноги скользили по застывшим колеям.

С боку темнела высокая железнодорожная насыпь… Такой же ночью, только несколько лет назад, бежала мама из дома с грудным ребенком – каким-то орущим свертком. Прожектор поезда ослепил ее, будто она хотела броситься на рельсы. Не знаю, каким образом вошел в меня тот давний страшный гудок. Но, видимо, с того момента я впервые отлепился от матери.

А сейчас мы шли в полной тишине. Хотя нужно было говорить! Надо было вытеснить из души тяжелые чувства. В этом возрасте еще можно принять все случившееся как что-то необъяснимое.

И это произошло!

Я услышал странный звук, непонятно откуда идущий. Как будто бы с неба. Словно шелестел тонкий лед: когда идешь по застывшей луже, а он все гнется, звенит, и трещины расползаются с трассирующими щелчками…

Последнее, что я смог осилить, поднимаясь по переходному мосту к вокзалу: освещенная станция в лунной пороше, – с прожилками рельс и множеством неподвижных вагонов – была похожа на большой капустный лист с гадкими бурыми гусеницами.

Словарь

1

Чувство вины перешло ко мне по наследству от отца. (Виноватость угнетала душу, но приучала к терпению.)

Однажды в конце очень долгой морозной зимы мама надоумила написать письмо отцу:

– Пусть вышлет сухофруктов! У них дешевые, и выбор большой…

Вот так вдруг предложила невозможное – вступить с отцом в переписку! Выказать свою гордость, а может, детский гнев.

– Пусть не волнуется за расходы, напиши, что это в счет алиментов.

Отец добровольно обещал платить до восемнадцати лет. Сумма неизменная, как его слово.

Я начал писать черновик, как школьное сочинение: «У нас еще зима и не хватает витаминов…»

– Напиши, что ты хорошо учишься!.. Особенно по математике…

– Может, что яблони в Таленском саду вымерзли?

– Не надо про сад.

– Что у нас новая квартира, отдельные комнаты!

Мама кивнула и пошла на кухню:

– Подумай, пока один…

Листок лежал на новом полированном столе, учебники на краю в стопку. За окном прилетела стая свиристелей – облепили яблоню и клюют мерзлые ранетки. Опять яблоки! «Вот привязалось, будто пухну с голоду!»

Из открытой форточки доносился шелест фольги – свиристели щекочут под мышками старушку-зиму!

Долго я не мог найти слово, с каким обратиться к отцу. В голове вертелась громоздкая фраза: «Здравствуйте… товарищ (зачеркнул) обратный адресат (зачеркнул) человек, отчество которого я ношу». Мама подсказала просто: по имени-отчеству. И отец составился из двух слов, но даже они с трудом появились в заглавии листа.

Боже, как стыдно! Обратился внезапно, с размаху, отчаянно! Обида выпирала между строк. Слова разлетались в дребезги, как снежки об ледяную крепость, что стояла в нашем дворе.