Ночные журавли

– Все наши девчонки влюблены в красавца Глеба. Он, кстати, в театре уже играет. А мне никогда не нравился, поэтому Сергей Сергеевич ставит нас в любовных сценах. Благодаря мне Глеб сыграл Ромео, хотя в душе только Парис.

– Боже! Я чувствую себя тем глупым парнем из кафе. Только и остается, что…

Она перебила:

– А начинал вроде неплохо.

Тут и я не удержался:

– Чего тебе не хватает? Что вы все рветесь в актрисы?

– Хочу сыграть Офелию.

– Только и всего?

Чтобы смягчить свой голос, я сказал полушутя, что мне не нравятся «тихушницы»!

– Офелию играют беззубой. – Оля хотела возразить что-то, но перебила сама себя: – Не то!.. Приниженной. И перед кем? Гамлет – мальчишка! На мать обиделся… Вообще женская ось пьесы никем еще не прочитана.

Блестела вода в низинках. На лугу паслись кони – темные силуэты на фоне заката. Они махали длинными хвостами по высокой траве, словно сказочные косцы – согнувшиеся в три погибели от усердия!

Заслышав нас, кони взметнули гривы, приседая на передние спутанные ноги. Мы свернули к лесу, но остановились на развилке. Одна дорога вела к реке, другая, более заросшая, – к старому погосту.

8

Утро начиналось хмуро. На небе стеганые валики облаков словно бы раздумывали: откинуть им край одеяла или натянуть его до самого горизонта, чтобы еще понежить в полусне голубую кромку над лесом.

Хороший денек для бани!

Дедушка выгребал золу, кряхтя и жалуясь на больную поясницу. Я таскал воду: переливая из цепного ведра. И как ни старался, все же забрызгал колодезный сруб.

На образовавшуюся лужицу прибежали куры, разгребая лапками плавающий мусор.

Затем я сам вызвался предложить квартирантам баню на вечер.

– Обязательно придем! – сказала Галина Степановна, показывая, что ее тяготит дачная жизнь.

– В дом не приглашаю, Оля еще не одета!

Девушка откликнулась сама:

– Представь, что у тебя могла быть сестра…

Она вышла босиком. Узкий воротник свитера застрял на подбородке. Оля собирала волосы на затылке, зажав губами резинку с перламутровыми шарами. Для большей убедительности поиграла ими, словно пустышкой.

– Нет уж!

– Жаль.

В темном овале зеркала блеснул просвет – где-то близко барахталось солнце. Словно белокурый ребенок капризно прятал голову под подушку. А няньки-облака намеренно хохочут и щекочут его золотое тельце, выпевая из расслабленного хныканья первый жизнерадостный лучик.

9

Первым парился дед. Он подолгу сидел в предбаннике с открытой дверью. Пил самогон, а слюнки с ветвей ивы густо капали в ручей.

После него я забирался на полок, поджимая ноги и дожидаясь, когда тело покроется росой. Не выдерживая жары, я ложился на скользкие доски, уткнувшись лицом в горячие березовые листья. По спине, плечам и ребрам беспрестанно стекали капли пота, дробно стуча об пол.

За маленьким подслеповатым оконцем шел дождик. Но солнце пробивалось сквозь небольшие тучки. На листьях лопуха сверкали в роскошных бархатных изгибах упругие алмазинки.

Постепенно грудь и живот деревенели. Больно упирались в осиновые доски худые бедра, подобно спущенной шине на колесе. Я бросал кипяток на камни – шипящий рой мчался вдоль полка, пулеметной очередью сыпали брызги по розовой стали печки. Жгло уши и кружилась голова.

По телу пробегала странная дрожь, будто я зябнул от спасительного холодка, идущего изнутри. Тело в ответ начинало чесаться, веник переходил из правой руки в левую, охаживая спину и плечи жгучими березовыми лепешками.

Но вот зябкость прошла, сердце разбухло, намозолив до боли ребра, и теперь рвало заслонки где-то у самого горла. Я спустился с полка на скользкий пол, встал на колени и окунул лицо в таз с водой. Ладони зарылись в нее, словно караси в зимний ил. Потом нащупал запотевшее ведро с колодезной водой. Поднял его и вылил на голову, фыркая и давясь осекшимся дыханием, хлебая влажный воздух сквозь водяные брызги. И уже почти блаженствуя, растирал на груди теплеющую жижу!..

Неся на плечах струи пара, я выскочил в предбанник.

Дед сидел с полотенцем на голове.

На скамье стояла бутылка и стопарик. В тарелке – огурчики с прилипшими веточками укропа. Остро пахло чесноком.

– А Колчак любил баню?

Нос у дедушки молодцевато-глянцевый. Полотенце сползло, розовое темя заметно пульсировало, будто свежезатянутая ранка:

– Простужен был, еще с Севера…

– Любил, значит.

– В провинции любят флаги, чтобы ухватиться всем скопом – да поднять повыше – подальше увидят! Вначале его на ура приняли, наступали до Уфы. Потом побежали. Сибирь была, что ледниковая морена – всякая дрянь вниз ползла!

На полу лежали поленья с присохшими пучками травы. Дед поставил на них ноги. Выпил еще, опустив плечи под полотенцем, словно мокрый мотылек:

– У адмирала и власти-то было от одной станции до соседней. Вся его война, как последняя экспедиция!..

Дед ушел в парную, унося запах жженой хлебной корки.

Воздух в предбаннике посвежел. Каким-то лазаретным холщовым духом пахли простыни и береста.

10

Через открытую дверь был виден сад.

Туманилась темно-синяя листва яблонь, на узловатых стволах лучистые трещинки – в местах среза ненужных веток и лимонно-бронзовые наплывы коры на старых ранках.