Ночные журавли

Из облаков выбрался настырный месяц, успевая отражаться и в бочке возле крыльца, и в луже у ограды:

– Месяц-шалун, зачем жерди подпилил?

– Я плыл по реке и за мост зацепился!

– Мост-мосток, зачем ты месяц поймал?

Вася прислушался, улавливая далекий гул реки: «Потому что на острове давно не был!..»

Снег сыпал и сыпал, первым мягким слоем укрывая землю.

Дома жена чистила картошку.

– Идем, я знаю, где она!

– Где? – бросила нож в кастрюлю.

– На острове. Был у генерала, собака с ночи лает и морду тянет…

Надя на ходу наматывала платок на голову:

– А что сразу-то не пошел?

– Да не хотел у них на глазах!.. Сейчас обойдем по отмели и спустимся по берегу.

35

В потемках двигались след в след: черные влажные отпечатки выделялись на белой тропинке. Снег падал тихий и лохматый, с какой-то сладковатой затхлостью, какая бывает в пустом стаканчике из-под мороженого.

Мокрые капли соскальзывали с веток черемух, мягко шлепаясь под ноги, издавая в тишине льющийся шорох. Вася отодвинул тяжелую ветку, пропуская вперед жену:

– Идем, как двадцать лет назад!

– Нашел о чем напомнить.

Рукой остановил жену: она все такая же, гибкая и податливая! Постояли, прислушались сквозь шум реки.

– Поди, здесь ползали-то за ягодой?

Щелкнула шишка по камню.

– Да не поди…

Старая ива склонила голые ветви над родником.

Среди белого чистого снега его лужица покоила отражение месяца. На отмелях родника зеленели островки влажной травы. А в том далеком июле поляна была усыпана клубникой: у Нади на голых коленях краснели подтеки от раздавленной ягоды…

Вася обнял жену, прижав к сосне, поцеловал в теплую шею – через смех и прочие девичьи заслоны.

– Вон она!..

Качнулся месяц в мутной колыбельке.

– И маленький с ней!

– Смешной, снег на лбу.

– Нет, звездочка…

За молодым соснячком стояла Зорька. К теплому боку матери прижимался теленочек. Он с удивлением смотрел на людей, испуганно тряхнув лохматым ухом.

Первое имя

1

В свои двадцать лет Сережа влюблялся легко, но беспечно. И лишь недавняя история стала для него первой сердечной тайной. Случилось это в деревне, куда он поехал с однокурсником Пашей на заработки. Точнее сказать, ремонтировать дом-музей неизвестного поэта Серебряного века.

В автобусе Паша задремал, сказав, что все интересное будет после.

А Сережа смотрел в окно.

Утренний туман накрывал землю, как заботливая нянька спящее дитя.

«Туман поднялся, – сама собой возникла в голове первая строка, как пожелание доброго утра. – Солнца нет…»

Он не считал себя поэтом, но баловался стихами, как фотограф звуком диафрагмы.

Вдали проступали березовые околки, как будто это были острова в беловодье.

И странное дело: за ту минуту, пока вертелась строчка, не могло ничего измениться в мутной дали, но тем не менее там что-то произошло!

Туман поднимался, цепляясь за борозды пашни полупрозрачной золоченой поземкой. Влажно парили на склонах круто нарезанные черные ломти земли.

Сверкали росой в полях зеленые пряди озимой пшеницы.

«На пашне след». – Сережа изменил строчку.

Дорога резко повернула и пошла вверх. «Даль озарилась…» – сквозь березы слезились, сочно пламенея, красные осколки солнца. Слово «даль» завораживало сейчас и в переносном смысле: как даль жизни, наполненной чем-то прекрасным!

«Даль пламенеет…»

Предчувствие этого прекрасного распахнулось вместе с крутыми холмами: «Идет рассвет!» Эти стихи будут приветствием к неизвестному поэту! Сережа представил старое кладбище, ветви берез до самых крестов, серый надгробный камень в траве… Нет, пожалуй, он прибережет стихи, чтобы прочесть их перед домом поэта. Будто бы хозяин услышит и выйдет на крыльцо, забытый и смущенный…

В воздухе сверкали искры, и казалось, что солнечные лучи кропили землю золотой влагой.

«Кропит рассвет!»

2

Затаенный вздох восторга совпал с могучим дыханием предгорий, мягко вздымающихся со всех сторон. Мысли студента устремились к горизонту, где бескрайнее небо начали подпирать голубые волны алтайских гор.

Они еще слабо отличались в своих очертаниях от сгрудившихся на горизонте сизых ревнивых облаков. Но, понемногу приближаясь, мутные вершины вырисовывались четче, твердели и светились изнутри полупрозрачной, земной плотью.

А вскоре проснувшийся Паша толкнул его в бок:

– Подъезжаем!

Село лежало в горной долине, окруженной зелеными лесистыми склонами, за которыми резко поднимались в небо желто-серые скалистые вершины.

Улицы казались пустынными; дым из труб низко гнуло к земле.

– Старые веники жгут, – втянул Паша родного воздуха. – Бани топят!

С гор спускался жидкий туман, сливаясь с серыми дымами. Первое, что поразило гостя, кривые и длинные ограды, что карабкались меж огородов во все стороны. Сучковатые столбики, связанные тонкими жердями, опутывали село. И в серебряных лучах солнца казалось, будто поверх этих хлипких оград была натянута какая-то особая струна деревенского покоя.

Студенты шли по дороге, чувствуя на себе чьи-то взгляды. Иногда Пашу окликивали из-за плетней. Он останавливался и с удовольствием здоровался с односельчанами:

– Воду в баню? – Паша охотно согнулся, изображая тяжесть в руках.