Он проживает в каком-то представительном поместье Уитли вместе со своей бабушкой.
Элеонорой Саваж.
Вдовой, у которой было двое детей: Лаура Саваж и Ричард Саваж II, оба скончались.
У нее есть трое внуков, но назван только один из них: приемный Адэр Дюбрэй.
Я внимательно рассматриваю фото Элеоноры. Даже на картинке ее губы плотно сжаты, а уголки рта хмуро опущены, словно она вечно чем-то недовольна, как будто вообще не способна радоваться чему-либо. Неудивительно, что Дэр так не любит ее.
Я читаю интервью с ним после его досрочного выпуска из Кембриджа, который он окончил с особыми почестями. В нем он рассказывает, что собирается ненадолго уехать в Америку. Это было прошлой осенью.
Так значит, он был здесь с осени и просто искал подходящее жилье, когда мы с ним познакомились?
Это странно.
Я снова просматриваю его фотографии. На них его окружают пьяные женщины, но все они очень красивы: длинноногие блондинки с золотистым загаром. На одном фото он обнимает девушку, в руке, которой он прижимает ее к себе, зажата бутылка с напитком, а второй он держит камеру перед собой. Его взгляд направлен в объектив, смолянисто-черные глаза смотрят на меня… черные, черные, словно ночь.
Они темнее, чем все, что мне приходилось видеть в своей жизни.
Темнее, чем моя тоска.
Я сглатываю слезы, потому что я уже скучаю. Потому что я подарила ему свое тело. Потому что я не хочу, чтобы он фотографировался с какой-либо еще блондинкой, ведь
Я сдерживаю плач и беру в руку телефон.
Быстро набираю ему сообщение, хотя никогда прежде не писала ему. Мне просто не приходилось это делать… Он жил всего лишь в ста футах от моего дома, но теперь его больше нет рядом.
Я кладу телефон обратно на письменный стол и забираюсь обратно в постель.
Не знаю, сколько я проспала на этот раз, но когда я вновь открываю глаза, уже день. Финн сидит за моим письменным столом, глядя на меня обеспокоенно. Он очень бледен, а его тонкие руки сложены на коленях.
– Тебе нужно поесть, – говорит он.
Я отворачиваюсь.
– Я не голодна.
– Ты проспала два дня, – объявляет он.
Это удивляет меня, но я не подаю вида.
– Попей хотя бы.
Он подает мне стакан воды. Я тянусь к нему, делаю два глотка, а потом вновь ложусь на подушку.
– Уходи, Финн.
Он внимательно смотрит на меня, исследует меня своим взглядом, пристально и внимательно.
– Знаешь, если ты хочешь показать отцу, что он был прав, то ты на верном пути, – заключает он. – Ты ведешь себя ненормально… Это похоже на клиническую депрессию. Это то, к чему ты стремишься?
– Рыбак рыбака видит издалека? – бормочу я, но за этим мгновенно следует чувство вины, потому что я вижу, как вздрагивает Финн.
Боль охватывает меня, принося с собой угрызения совести.
– Прости, – быстро извиняюсь я, – я не то хотела сказать.
Он пожимает плечами, делая вид, что ничего не произошло.
– Все в порядке. Это правда. Ты ведешь себя ненормально прямо сейчас. Если папа ошибается и ты готова жить дальше и иметь личную жизнь, то веди себя соответствующе, Калла. Покажи всем, что ты нормальная.
Он смотрит на меня разочарованно, и прямо сейчас я ненавижу его за эту рассудительность.
За то, что он так прав.
– Я все еще без сил, – говорю я ему, чувствуя себя ничтожной и страдающей.
Я хочу быть здесь, потому что в своей комнате я не чувствую, насколько я одинока. Я хочу остаться здесь, потому что дома мне ничто не угрожает. Ни мамина смерть, ни безумие Финна, ни самое главное – отсутствие Дэра.
Финн встряхивает головой.
– Я зайду к тебе позже.
Я наблюдаю, как он уходит, а затем беру телефон.
Новых сообщений нет.
Дэр ничего не ответил.
Я закрываю глаза.
«Вставай».
Я открываю глаза. Вокруг снова темно.
Я понятия не имею, сколько я провела в постели, но я предполагаю, что уже наступил следующий день. Должно быть, прошло около двенадцати часов. Или двадцать лет. Кто знает и кому какое дело?
Я смотрю в упор на Финна.
– Хватит, Калла. Ты сильнее, чем ты думаешь. Может быть, тебе все равно, но мне – нет. Ты нужна мне. Мне нужно, чтобы ты встала. Мне нужно, чтобы ты была сильной. Спи сколько угодно ночью, но утром ты должна поднять свою задницу от кровати и перестать жалеть себя.
Его голос звучит твердо, сильно и по-братски.
Мои глаза наполняются слезами, и я закрываю их.
Я слышу, как он вздыхает, выходя из комнаты и закрывая за собой дверь.
Я сижу за письменным столом в комнате моей сестры и наблюдаю за тем, как она спит. Я вижу полосы от слез на ее щеках, ее волосы спутанные и влажные.
В этом слишком много ее боли.
Это разбивает мне сердце.
«ИсправьЭтоИсправьЭтоИсправьЭто», – напевает мне на ухо голос.
Я не могу. В этом-то и вся проблема. Я не способен это исправить.
Она очень хрупкая, напуганая и одинокая. А теперь еще и разбитая.
Это он сломал ее.