Ноктэ

Папа снова прижимает меня к себе и поглаживает меня по спине, показывая мне нежность, о которой я даже не догадывалась.

– Это не твоя вина, – говорит он мне между едва сдерживаемыми рыданиями. – Он знал, что ты любишь его, милая. Это знали все. И мама тоже.

Моя мать. Я сглатываю еще один удушающий спазм рыдания.

Этого не может быть.

Этого не может быть.

Это не моя жизнь.

Я стряхиваю с себя руки отца и иду неестественной походкой обратно к тропинкам, мимо врачей, мимо полицейских, мимо нескольких пар безжалостно уставившихся на меня глаз. Я направляюсь прямо в комнату Финна, где обессиленно падаю на его кровать.

Краем глаза я замечаю дневник Финна.

Беру его в руки, читая фразы, написанные до боли знакомым почерком горячо любимыми мной руками.

Serva me, servabo te.

Спаси меня, и будешь спасена.

Хорошо.

Я поняла тебя, Финн.

Закрываю глаза, потому что уже завтра, когда я проснусь, я обнаружу, что все это было всего лишь сном. Это просто кошмар. По-другому быть не может.

Я быстро погружаюсь в сон, а когда я проснусь, я должна буду спасти Финна.

Я просыпаюсь и вздрагиваю: воспоминания о той ночи слишком живые, они окутывают меня ужасом и парализуют.

Солнечный свет заливает мою комнату, просачиваясь в каждый пустой угол.

Я выбираюсь из постели, а затем выглядываю из окна. Дэр с отцом сидят на крыльце и дружески общаются.

Я накидываю какую-то одежду и выскальзываю через заднюю дверь, спешно направляясь к дороге. Вскоре начинается дождь, однако я просто надеваю на голову капюшон и не останавливаюсь.

Мне нужно попасть кое-куда.

Постепенно я набираю скорость и перехожу на бег, пока не оказываюсь около креста с ленточками.

Я стою в стороне от него. Мне нужно сглотнуть комок, подступивший к горлу, чтобы я вновь могла дышать. Смотрю на расщелину, на поломанные деревья, обожженные клочки земли.

На этом месте погибла моя мать.

Но это мне было известно всегда.

Я поворачиваюсь и перехожу на другую сторону, откуда открывается идеальный вид на океан.

На этой стороне все живое тоже искалечено. Папоротники, кусты, деревья. Они согнуты или вовсе поломаны, но тем не менее все еще живы. Листва покрывает их со стороны обрыва.

Viridem.

The green.

Эти растения до сих пор здесь, а вот Финна уже нет.

Его машина обрушилась вниз с края скалы и погрузилась под воду.

Проезжая мимо и выглядывая из окна автомобиля, вы бы ни за что не поняли, что здесь умер Финн. Но я это знаю. Теперь я знаю это наверняка.

И это невыносимо.

Это слишком.

Я сползаю на землю, притягиваю колени к груди, закрываю глаза, чувствуя, как под веками образуются горячие обжигающие слезы. Я концентрируюсь и рисую в своем воображении лицо Финна. Представляю, что прямо здесь и сейчас он сидит рядом со мной.

– Эй, Калла, – сказал бы он мне, – ты знала, что небрежный почерк врачей убивает более 2000 человек в год – потому что им в итоге продают не тот препарат?

В ответ на это я печально встряхиваю головой.

– Нет.

Он кивает, переполненный гордостью за свое прекрасное знание странных фактов о смерти.

– И тем не менее это так.

– Но не это убило тебя.

Мой голос звучит слишком жестко, и в этот момент я осознаю, что произнесла это вслух. Но мне все равно.

Мой воображаемый Финн пожимает плечами.

– Нет. Но все мертвые одинаково мертвы, независимо от того, каким образом они умерли.

– Я не готова, Финн, – слабым голосом произношу я. – Ты не можешь просто так уйти.

Мое тело превратилось в лед, а нервы – словно кремень. Он улыбается мне: старая добрая улыбка, которую я так люблю. От нее его светло-голубые глаза буквально начинают светиться.

– Я ничего не могу поделать с этим, Калла, – серьезно отвечает он мне, – но тебе придется справиться с этим. Ты должна жить дальше.

– Как? – задаю я ему простой вопрос. – Я же не умею жить без тебя.

Боль от каждого сказанного слова режет мое сердце, как хирургический скальпель, безжалостно и точно.

– Придется, – отвечает Финн, – у тебя нет выбора, Калла. Просто сделай это.

– Калла?