Ноль рублей в месяц. Первый эпизод

Иван осмотрелся. Изба Марьи – крошечная и, похоже, она в ней живет одна. Интерьер – классический, музейно-краеведческий, небогатый: половики, длинные лавки у стен, над ними – полки с горшками и мисками; в углу, что ближе к двери, – русская печь, всякие плошки-поварешки, рушники, кадушки… В другой части комнаты – обеденный стол для четверых, за каким Иван, у стены, сидел. Его взгляд упирался в ткацкий станок. Приподняв голову и немного оборотившись вправо, он увидел божницу – угловой иконостас. «Вот это да! Вот это сокровище! Две из восьми старинных икон точно купила бы Третьяковская галерея, а коллекционеры-то и подавно любых денег не пожалели бы…» Воспоминания возвращались к нему рваными: он многое знал о мире, однако о себе ничего по-прежнему не помнил. Хотя, уж понял, что он не Плачидо, – этот хер Микелле красил Сикстинскую акапеллу в Риме.

– Водки хочешь? – настороженно спросила своего гостя Марья.

– Эээ… – задумался Иван. – Не знаю, честно говоря… Не особо… и так объелся. Спасибо вам самое больщое-большущее, милая барышня. Ничего вкуснее, чем ваша картошка, в жизни не ел.

«Милая барышня» молча его разглядывала.

– Мне в огород надо, – наконец сказала она. – Полоть картошку.

– Помочь?

– Сама справлюсь. Сиди пока. Жди.

«Странная она, но пусть – имеет на это право…»

Марья ушла. Иван посидел за столом, потом, желая сделать что-нибудь доброе в ответ на угощение, помыл миску в кадушке, стоявшей у стены на узком столике (почему-то он точно знал, что это заготовлена была вода для мытья посуды). «Деревенский я, что ли?..»

Тут открылась дверь – дед Афанасий принес стеклянный, современный, «мейд ин Чайна», чайник – в нем плескался нежно-желтого цвета напиток.

– Липовый цвет, – пояснил дед. – Тебе самое то – для живота полезно. Болен ты, лечись… а то в свои молоды года – старая развалина.

– Замечательные вы люди… Жаль, я вам даже денег не могу в благодарность оставить.

– И добро, – взяв с полки чашку и поставив ее на стол, налил в нее чая дед. – Денег мы сторонимся – их бесы выдумали, дабы жадность в нас растить. Благ токо обмен.

– И что на что меняете? – вновь сел за стол Иван.

– По-разному и редко, – устроился напротив него дед. – Но, бывает, чёт надобно… Стекол, самоваров и других железов… Вот глянь, что принес показать.

И он выудил из кармана своего черного платья раритет – серебряные карманные часы – те, что на цепочке в фильмах носят. Когда же Иван глянул на циферблат, то едва не подавился липовым чаем, узрев фашистского орла и свастику. Был там и год проставлен. Слева, под крыльями орла, «19», справа – «38».

– Ого! – не сдержался он. – А у вас тут, поди, в Писькино, и впрямь музей.

– Музей не музей, а ентой дряни у нас хватает. Коль по нраву – дарю.

– Нееет, – защелкнул крышку часов Иван. – Большое спасибо, от всей души благодарю, но нет. Не по нраву… И не немец я, сколько говорить? Русский я! Свой!

– Не звезди. Нет на Руси пальм! Раз не немец, то права Марья – тальянец ты.

– Ладно, пусть итальянец, но всё равно я русский. А откуда вы о них и о пальмах, вообще, знаете?

– Нууу… У ее, у Марьи, – зашептал он, – где-т припрятано зеркальце хитрое – чё у его не спросишь, всё тебе покажет.

– Прям как из сказки, – усмехнулся Иван. – Круто – телека не надо!

– А енто чё такое? Телек?

– Коробочка такая… с живыми картинками… Только она показывает то, что сама хочет… Если без видика…

– Тады, выходит, у Марьи телек с видиком, – задумчиво проговорил дед.

«Планшет или смартфон у нее!»

– А глянуть можно?

– Нет. Енто тебе не шуточки! Енто вещь нечистая! Раз глянешь, второй… а потом уж не оторваться от телека с видиком. Весь розум из тебя высосет. На том и работает, паразит.

Иван широко улыбался.

– А ты не смейся, плачидо, – нахмурился дед. – Лучшая скажи-ка, чё делать дале будёшь? Куды шел? Куды те надобно?

– …Если бы я знал. Не помню ничего о доме, о семье… Даже как здесь очутился, не понимаю.

– Как-как… Раз взаправду ничего не помнишь – то енто черти тебя сюды приволокли.

– Черти? – опять заулыбался Иван.

– Черти-черти. Ты, Ваня, свою жизнь им продал! – ошарашил Ивана дед. – И купил чужую. Нууу… тады, путей тебе назад, из нашего Писькино, нет…

– Да ну… ладно вам. Что за бредни, уж извините?!

– Темный ты человек, но, считай, на диво счастливый, раз к нам угодил, а не куды-то еще. Видать, не твоя паршивая жизнишка им нужна была, а жизнь того, праведника иль страдальца, какому они твою жизнь продали. Хотя, им любой сгодится…

– И зачем?

– Работа у их такая. Людя́м – трудиться, чертям – глумиться, – Бог так повелел.

«Ересь какая-то…»

– Вы же вроде верующие, – неспешно попивая чай, произнес Иван вслух.

– Отож! С сего и суть ихняя, чертячья, нам ясная. И коль Бог их на земле терпит, то и от чертей, выходит, польза бывает. Но лучшей, Ваня, боле с ими делов не имей. Явится кто к тебе, незнакомый, ты ему не спеши руки жать и ничё от его напрямую не бери, не то мелких бесов, как вшей, подхватишь. Часы сперва покажи – черт либо уставится на стрелки, либо убежит, как ошпаренный.

– А если не убежит?