Номах. Искры большого пожара

Мужик повернул глаза к Нестору и задышал вдруг сипло, с надрывом, будто придавленный камнем.

У Номаха бесился кадык.

Трясся над ними, раскрылившись в предсмертной судороге, будто ангел, Шимка. Глаза его выпучились и смотрели куда-то сквозь бревенчатые стены амбара. Со свистом вырывался воздух из пробитой четырьмя зубьями груди.

– На колени! – сказал Номах.

Мужик наклонил голову, но не двинулся с места.

– Не передо мной на колени! Перед человеком, который за твою свободу каждый день под смерть ходил и которого ты своей рукой убил только что.

Брови и лоб убийцы налились кровью, но он не пошевелился.

– На колени! – приказал, качнув стволом маузера, Номах.

Тот продолжал стоять.

Номах выстрелил ему в колено. Крестьянин коротко взвыл. Раненая нога его подкосилась, но он устоял.

Сзади послышался ропот мужиков.

– Что там?

– Хоме Номах ногу пробил.

– Да что ж это!..

– Хлопцы! Мужики!..

Шимка под потолком издал хлюпающий звук и обмяк, повиснув на вилах, словно мокрое белье на веревке.

Номах выстрелил Хоме во вторую ногу.

Тот с тонким, неожиданно бабьим стоном упал на пол.

– Ты забыл, что своим овсом, житом своим ты вот ему обязан? – наклонился и зашептал жутким шепотом в уши крестьянину Номах. – Вот ему. Который сейчас на вилах твоих висит. Это он за вас три года под смертью, как под небом, ходил. А ты его вот так, вилами, как пана какого-то? За то, что он тебя от панов избавил?

Батька стоял, оперев руки в колени и все шептал и шептал на ухо плачущему от боли мужику, а над ними висел бессильно прибитый к потолку сотник.

Ропот крестьян нарастал.

– Думай! Думай, хлебороб, кто тебе свой, а кто враг тебе! – прокричал наконец Номах и, трясясь, пошел к двери.

– Пропусти! – рявкнул, и люди, внезапно присмирев, расступилась. – Смерть тому, кто добра не помнит! – крикнул напоследок Номах серой, будто сплавленной в единый угрюмый слиток толпе. – Думайте! Все, думайте!

– А что тут думать! – раздались крики. – Белые грабили, красные грабили. Петлюра, германец… Теперь вы пришли?

– Мы не грабить пришли, освобождать! – ответил Номах.

– Наелись, батька, свободой! Тошнит! Хватит!.. Жить дайте! По-простому, без грабежа!..

– Мы защищаем вас! – крикнул Номах.

– Все защищают! Аж жрать нечего! Уходи, батька! Не позволим грабить!

– Я у вас единственный защитник! Ни белым вы не нужны, ни красным. Все из вас соки пить хотят! – кричал он им.

– А чем твои хлопцы лучше? Так же лошадей им дай, хлеба, сена. Чем ты, батька, лучше?

Чувствуя нарастающее озверение Номаха, Задов взял его за плечо.

– Пошли, Нестор.

Подбежали вооруженные номаховцы.

– Становись! – заорал им Номах. – Приготовиться к стрельбе.

Послышалось сочное лязганье десятков затворов.

– Нет, Нестор! – Задов скрутил его.

– Целься!.. – вырываясь, крикнул Номах.

Задов зажал ему рот рукой и скомандовал бойцам «отбой».

– Суки!.. Курвы!.. Предатели!.. – орал, вырываясь и плача, Номах. – Я за вас жизни не жалел!.. За вас!.. Я же за вашу свободу!.. За счастье!.. А вы что? На вилы? Да люди ли вы после этого?..

– Тихо, тихо, батька… – увещевал его Задов, оттаскивая подальше от проклятого амбара. – Мы им еще покажем… Поймут. Умоются еще…

– Нет, Левка, – неожиданно высохшим голосом произнес Номах. – Это конец. Конец. Понимаешь?

Он вырвался, упал на землю, на пыльную поселковую дорогу, ткнулся в нее лицом.

– Конец, понимаешь? Понимаешь?..

Сон Номаха. Песня

Босоногие мальчишки бежали по улицам, стучали в окна, кричали в открытые форточки.

– Батька на площадь к храму зовет. Дело скажет.

– Что еще за дело?

– Скажет.

Народ потек на площадь.

– Братья-сестры! – восседая на спокойном, как скала, першероне, сказал Номах. – Вы все знаете, сейчас идет уборка пшеницы. Комбайны день и ночь в поле. Комбайнеры неделю дома не были. Спят по четыре часа, остальное – работа.

– Знаем, батька.

– Урожай добрый. Убирать хлопцам еще много. Очень много. Но сюда идет туча. Вон уже видна.

Из-за края неба наползала волчицей тьма.

– Похоже, буря будет, батька. С дождем и градом! – крикнул кто-то со звенящей тревогой в голосе.

– Так и я о том. Побьет град пшеницу, к гадалке не ходи.

– Побьет, – загудел сход.

– Петь надо, братья-сестры. Другого выхода нет.

Тишина повисла над площадью.

Номах поднял голову, солнце блеснуло меж облаков.

– Пошли петь! Чего замерли? – крикнул один, и тысячи подхватили. – Петь! Петь!

– Пошли! – Номах спрыгнул с широкой, как телега, спины коня и отправился вместе со всеми.

Они подошли к краю поля.

Невдалеке деловитыми малиновыми жуками ползли комбайны. За ними послушно передвигались серо-голубые грузовики.

Номах пробрался в первый ряд, вышел, встал перед народом.

– Э, не галдеть! – крикнул он.

Гвалт медленно стих.

– Гоним бурю обратно за горизонт! – указал он себе за спину, откуда накатывала туча.

– С чего начнем, батька?

– «Ойся ты ойся».

– Чтой-то с нее? – спросила кудрявая девушка из первого ряда.

– Да нравится, – подмигнул он ей.

– Как скажешь, батька. – Она слегка опустила голову, не переставая поглядывать на него.

«Ах, ты ж, крапива, – подумал Номах. – Такая обожжет, не скоро забудешь».

– Поехали! – крикнул Нестор. – Гони ее, суку серую.