Номах. Искры большого пожара

– Тихо! – срывая голос, крикнул Номах толпе и снова повернулся к дочери. – Как ты туда попала?

– Мне хотелось все увидеть, – донесся из поднебесья ее тонкий голосок. – И я все вижу. Вон наша речка, вон Великий Лог, вон Долькины Залеси.

Она указывала ручкой в разные стороны, и в ее голосе не слышалось ни страха, ни беспокойства, одна радость и изумление открывшимся просторам.

– В самом деле, как она забралась-то туда? – удивленно произнес кто-то рядом с Номахом. – Вон взрослые мужики на колокольне суетятся, а и то не знают, как подступиться.

Ветер трепал легкое платьице ребенка и волосы ее цвета спелой пшеницы. Летали рядом птицы и хлопья тополиного пуха.

Номах двинулся к церкви, собираясь залезть на колокольню и снять дочь с креста.

– Папка, ты куда? Не уходи, – попросила она.

– Я сейчас к тебе поднимусь и помогу тебе слезть, – объяснил Нестор.

– Не уходи, папка, ну пожалуйста. И не надо меня снимать, мне тут нравится.

– Я… – Номах почувствовал, как судорога скрутила ему горло. – Я боюсь за тебя, Маша. Держись крепче, пожалуйста.

– Все хорошо, папка. Не беспокойся. Тут весело.

И она принялась скакать на перекладине, успевая повернуться в воздухе и перехватиться за крест другой рукой.

Вздох и крики пронеслись по толпе. Бабы закрыли лица руками, мужики опустили глаза.

– Маша, не надо! Маша! Я прошу! – раздирая горло, закричал Номах. – Пожалуйста, Маша!

«Хорошо, мать в отъезде, – подумал он о жене. – С ума бы сошла от страха».

Дочь, не слыша его крика в общем гуле, продолжала прыгать. Босые пятки ее так и мелькали в воздухе.

– Маша!!! – в отчаянии закричал Номах.

Она остановилась, замерла, выискивая его в толпе.

– Что, пап?

– Маша, не надо.

– Хорошо, – пожала плечами она.

Номах вытер со лба холодный, будто у мертвеца, пот.

– Да что же они там копаются, раззявы? – сетовали вокруг.

– Папка, там внизу дядьки ко мне забраться хотят, чтобы снять меня. Скажи им, что не надо меня снимать. Сама забралась и слезу сама, – весело прокричала Маша.

– Дочка, они помогут тебе. Ты только держись крепче. И не прыгай больше.

Она застыла, рассматривая окрестности. Ветер бросал ей волосы в лицо, и она то и дело отводила их.

Номах вцепился пальцами себе в бедро и сжал так, что побелело в глазах.

– Да скоро вы там? – крикнул копошащимся на колокольне мужикам.

– Батька, никто не знает, как к кресту подобраться. На ходу выдумываем. Туда ж сколько лет никто не лазил.

И они принялись забивать костыли в кладку колокольни.

– Папка, они шумят, – крикнула дочь. – Не надо. Так хорошо, когда тихо.

– Они хотят помочь тебе.

– Я же сказала, я сама. Ну, папка! – топнула ножкой девочка.

– Так надо, дочь. Продолжайте, – скомандовал он мужикам. – Ты только держись крепче, Маша.

Но она вдруг перестала слушать его. Вскинула руки, отпустив крест. Ветер бил ее платьице, будто флажок.

– Маша!.. – выдохнула толпа.

Девочка поднялась на цыпочки, вытянулась стрункой и, оттолкнувшись от сияющей перекладины, прыгнула вверх и вперед.

Крик, исторгнутый из тысячи глоток, пронесся над селом. Завизжали бабы, бычьими голосами заревели мужики, Номах задохнулся.

Время взорвалось, остановилось, ослепив и оглушив стоящих на площади. Солнце качнулось, словно колыбель. Заверещали ангелами стрижи и ласточки в небе. Солнечный свет заполнил улицы Гуляй-Поля, открывая окна и двери, отбеливая стены и крыши домов.

Над площадью, над домами и улицами, над вишневыми садами и собачьими будками, над огородами и колодцами, над плетнями и выгонами летал ребенок Нестора Номаха. Раскинув руки, девочка хохотала, удивляясь и не веря в чудо своего полета, трогала руками верхушки вишен и яблонь, гребни крыш хат и сараев, колодезные журавли, кресты и памятники героям на кладбище.

Номах поймал ее в свои объятия, прижал к груди, заплакал, засмеялся, счастливый, будто спас мир.

Дочь прижалась к нему, худющая, так что он почувствовал каждую ее косточку, каждую жилку и венку.

– Маша… Маша… Маша… – как в бреду повторял он, плача и хохоча.

– Папка… Папка… Папка… – отвечала она и, смеясь, заглядывала ему в глаза. – Я ведь летала, да? Ты видел? Я ведь правда летала? Как птица, да? Как стриж?

– Да, девочка моя, – отвечал он, прижимая ее к себе. – Как птица, как стриж.

– Папка, я умею летать?

– Да, солнышко.

– Я… Я… – Она захотела еще что-то сказать, но захохотала и обняла его так крепко, что он почти почувствовал боль.

Вокруг бурлило, радовалось и кричало людское море, все поздравляли Номаха, гладили осторожно Марию, разводили руками, не зная, как понимать случившееся.

– Маша, пообещай, что ты никогда больше не сотворишь ничего подобного. Пообещай!

Дочь, сидя на его руках, очень серьезно посмотрела ему в лицо:

– Пап, а бабушка тебя ведь тоже просила, чтобы ты с анархистами не связывался?

Номах вздохнул.

– Да, просила.

– И что ты сделал?

Дочь заглянула ему в глаза, будто бросила фонарь на дно темного колодца.

– То, что сделал.

Она еще с минуту рассматривала его, потом обняла крепко-крепко, будто пыталась стать им самим.

– Все будет хорошо, папка. Я тебя очень-очень люблю…

Продотряд