Номах. Искры большого пожара

– Не переживай, Нестор. Когда это морячок воды боялся?

– Вот и добре.

Из трех пулеметов переправить удалось только один. И едва он с высокого берега начал обстреливать наступающих красных, Щусь взорвал два оставшихся у него «максима» и бросился в тихие воды Днепра, который разливался здесь до двухсот метров в ширину.

Полуденное солнце высекало искры на верхушках невысокой волны, лучи его прыгали по поверхности реки, словно камешки-лягушки, пущенные играющими детьми.

Номах лежал рядом с единственным своим пулеметом, стрелял из ружья и не отрывал глаз от Щуся, который из флотского самолюбия и тут не снял бескозырки со стершимися золотыми буквами «ИОАННЪ ЗЛАТОУСТЪ».

Пули густо ложились вокруг него, выбивая белые барашки, но Федос хорошо плавал и быстро приближался к середине реки.

– Хрен вы Щуся возьмете! – шептал Номах, отправляя пулю за пулей на противоположный берег.

– Стреляй! Стреляй, чертов сын! – заорал он своему пулеметчику.

Тот отпустил руки.

– Все, батька. Алес. Патроны вышли.

– Стреляй с винтовки! Только дай хлопцам переправиться.

Одинокое облако закрыло солнце, и все вокруг стало отчетливей и четче. Головы плывущих на речном полотне превратились в идеальные мишени.

– Ну почему сейчас? – в сердцах закричал Номах.

В солнечном дребезге река куда лучше хранила номаховцев.

Пули ложились все ближе и ближе к Щусю, но он плыл резво, не сбавляя скорости.

– Давай… Давай, флот… – почти молился Номах. – Немного осталось.

И тут солнце вышло из-за облака, забрызгав реку яркими, как вспышки выстрелов, клочьями и бросив большое огненное пятно возле номаховского берега.

– Доплывет, батька! – отозвался пулеметчик, прижимая к щеке вытертый приклад.

– Теперь должен, браток! – радостно заявил Номах.

Щусь заплыл в яркое огненное пятно.

– Ничего не вижу! – в отчаянии воскликнул Номах. – Солнце!..

– Видишь ты Щуся? – спросил он пулеметчика.

– В бескозырке-то который? Нет. Он в солнце заплыл.

– Ах ты ж… – выругался Номах.

Он вглядывался в это солнечное пятно до боли в глазах, так, словно к нему снова вернулась послетюремная болезнь, когда его глаза не выносили яркого света.

Он смотрел и ничего не видел. Солнце слепило его.

– Я ничего не вижу! Где Щусь? – закричал он, потеряв терпение.

Огненное пятно дрожало на поверхности реки, вспыхивало, угасало…

Номах приподнялся и, не боясь пуль, смотрел на реку.

Щуся не было.

– Нет его, батько, – виноватым голосом сказал пулеметчик. – Был бы жив, уже выплыл бы. Почитай, все уже здесь. А он из пловцов первый был…

– Не может быть такого! – заорал Номах. – Не могли они Федоса убить! Не могли!

– Хватит, батько. Убили.

Солнце снова зашло за тучу, и пустая река предстала перед Номахом.

– Стой! Куда? – закричал Номах солнцу так, словно бы, вернувшись, оно вернуло бы ему Щуся или хотя бы слепую надежду на его возвращение.

Номах вскочил на ноги и принялся посылать пулю за пулей на красный берег.

– Твари! Щуся убили! Меня убейте! Меня!..

Подбежали бойцы, увели его подальше от берега.

– Федос… Братишка…

Стрельба утихла.

– Красиво помер Щусенок, – сказал седой пулеметчик, глядя задумчиво на текущую перед ним реку. – Ничего не скажешь… Будто сразу, без пересадки в рай попал.

На вилах

– Батька, там наши с крестьянами вздорят, – тряс спящего Номаха за плечо Задов.

– Селян не обижать, – буркнул Номах, дергая плечом и снова пытаясь уснуть.

– Кони после перехода от усталости падают, а они овса не дают. Что делать будем?

– Ну, сена возьмите, соломы… – злясь, ответил Номах.

– Нестор, они ничего не дают. Уходите, говорят, отсюда. Устали ото всех.

Номах зарычал, ударил кулаком по подушке, так, что пыль полетела облаком.

– Пошли!..

Задов привел его к амбару, возле которого толпился народ. Доносились обрывки брани, полной грузной, похожей на застарелую болезнь ненависти.

– Дай пройти, – толкнул слегка Номах стоящего спиной к нему мужика.

– А ты кто такой? – бросил тот через плечо. – Тут постоишь.

– Ты вообще, что ли, нюх потерял?!

Мужик обернулся, узнал его, дернулся в сторону.

– Иди, разбирайся… Батька… – недобро добавил он. Во взгляде его сквозили озлобленность и усталость.

Вскоре Нестор добрался до центра свары.

Огромный, почти под потолок амбара мужик не пускал к мешкам с овсом командира номаховской сотни Шимку.

– Если ты секунду тут простоишь, я тебе еще один пупок нарисую! – орал анархист.

Мужик был здоров, и маленький Шимка смотрелся перед ним как кутенок перед волом.

– Это ты мне, сучок, угрожать еще будешь? – зарычал выведенный из себя крестьянин.

Шимка дернулся к кобуре.

– Ни с места!.. – крикнул Номах, но было поздно.

Мужик схватил стоящие у стены вилы и, пока Шимка расстегивал кобуру, с размаху пропорол ему грудь, швырнул тело вверх и сделал это с такой силой, что стальные зубья вонзились в стропилину на потолке и увязли в ней.

Испугавшись того, что сотворил, крестьянин опустил руки, оглянулся по сторонам и принялся медленно, в растерянности отирать ладони о рубаху.

– Пропусти! – растолкал спины Номах, становясь перед убийцей.

Вздрагивая, висел под потолком Шимка, стекала по ручке и громко капала в наступившей тишине кровь.