“Nomen mysticum” («Имя тайное»)

– Да, ваша милость, в свой урочный час, который никому не дано знать. Вся человеческая премудрость бессильна перед этой тайной, и нет в мире большей тщеты, чем пытаться предугадать его.

– Но если человек приговорён к казни, что определяет его урочный час?

– Приговор людской лишь исполняет приговор, вынесенный на Небесах, иначе и быть не может.

– А если вынесенный людьми приговор в силу каких-то причин невозможно привести в исполнение?

– Значит, таков помысел Небесный…

Катажина издала шумных вздох.

– Святой отец, как вы знаете, завтра… – она запнулась, посмотрела в окно, за которым уже розовело утреннее небо, – сегодня должна состояться казнь моей служанки. Святые мне свидетели – я не желала и не желаю пролития её крови, но принимаю решение суда. Но если вдруг по воле Небес казнь не состоится, то для меня это будет величайшим облегчением.

Ксёндз поднял голову.

– Не состоится?

– Да, у меня такое предчувствие… Разве это невозможно?

– По воле Небес возможно всё. Но что вам даёт основание так думать?

– Просто я надеюсь на это… – княгиня опять повернулась к фреске Страшного суда, – и если вдруг так и произойдёт, прошу сделать вас всё возможное, чтобы казнь не возобновлялась… дабы вмешательство человеческое не исказило помысел Небесный!

Княгиня перекрестилась, ксёндз также сотворил крёстное знамение и вышел.

Встав на колени перед изваянием младенца Христа и Святого Христофора, Катажина кончиками пальцев коснулась установленного у подножия серебряного реликвария с частицами мощей небесного покровителя столицы Великого Княжества Литовского. Из души сами собой потекли слова Исповеди: «quia peccavi nimis cogitatione, verbo et opere: mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa…» [45].

Княгиня стояла на коленях до тех пор, пока не погасла последняя свеча, а на востоке не появился край алого солнца.

Вернувшись в свою комнату, Катажина приказала Богдане:

– Чернильницу, перья, бумагу.

– Но вы же сегодня не спали…

– Сама знаю. Ступай.

Едва горничная вышла, княгиня села за стол и принялась писать, однако её рука задрожала, она схватила лист и поднесла его к свече – огонь в одно мгновение превратил бумагу в серый пепел. Вторая попытка сочинить послание тоже не удалась – сломалось перо, и княгиня, скомкав лист, встала из-за стола и подошла к окну.

Катажина вернулась к столу и вновь принялась изливать душу на бумагу.

Что именно писала княгиня, так и осталось неизвестным – днём любопытная горничная нашла лишь несколько сломанных перьев и небольшую горстку пепла.

Глава XXIV. Помысел Небесный

В семнадцатом веке на рыночной площади Мира была воздвигнута каплица в память страшного морового поветрия 1625 года. Тогда чума вошла в каждый дом Великого Княжества Литовского – ежедневно под звон колоколов и женский плач смерть собирала свою страшную дань, и не было спасения ни в убогой холопской лачуге, ни за могучими бастионами магнатского замка. Родители боялись подойти к заболевшим детям, дети избегали умирающих родителей. Тщетно люди искали защиты под сводами церквей и костёлов, за стенами монастырей и кляштаров – смертоносное, тлетворное дыхание находило их повсюду. Разлагающиеся трупы смердили, отравляя воздух ядовитыми миазмами. Священники отказывались справлять церковную службу, а на городских кладбищах не хватало могил, да и сами города стали более похожи на кладбища: целые кварталы стояли безжизненными, а в опустевшие дома опасались заходить даже воры. В тот страшный год навсегда ушёл в небытие и второй ординат несвижский и олыкский, кастелян трокский Ян Юрий Радзивилл, чьё имя было высечено на плите чёрного гранита под четырёхконечным католическим крестом. Эта каплица возвышалась на площади ещё в начале двадцатого века, но сгинула в лихолетье Великой Отечественной войны.

Накануне дня преподобного епископа Михаила напротив каплицы плотники возвели эшафот с виселицей в виде буквы «Г», а возле самой каплицы построили небольшой помост, предназначенный для высокопоставленных особ.

Утром на площадь прибыл отряд жолнеров – выстроившись цепью, солдаты оттеснили скопившихся мещан ближе к торговым рядам. Затем прибыла конная рота гетмана Сапеги – в лучах солнца ослепительно сверкали начищенные кирасы, лёгкий ветерок развевал высокие алые султаны на шлемах. Около полусотни всадников рассредоточились цепью вдоль дороги от рыночной площади до Замковой брамы, остальные выстроились по периметру четырёхугольника вокруг каплицы, помоста и эшафота.