Нора, или Гори, Осло, гори

В самом начале, в средних классах, я, белая как полотно, сидела у школьной медсестры и пила напроксен. Вечером я пыталась уснуть, обернув живот шерстяным шарфом – по мнению мамы, это помогало от менструальных болей. Но на самом деле нет. Следуя советам врачей и заботливых журналов, я принимала обезболивающее до начала менструации; двигалась, поскольку это полезно, лежала на диване с бутылкой горячей воды, оставлявшей красные пятна на животе. Через несколько лет я смирилась с тем, что обезболивающие и прогулки не помогают, и подстроила ритм жизни под регулярно возвращающуюся боль. Я не планировала ничего на эти дни, пропускала занятия, целую неделю не ходила в бассейн. Я ставила жизнь на паузу на пару дней и потом возвращалась к привычному ритму. Иногда было невыносимо больно, иногда терпимо. Не то чтобы это было ужасно каждый месяц. По крайней мере, до недавнего времени.

Несмотря на все, это была моя осень, мое позднее лето. Весной я разослала небольшой поэтический цикл, наверно, в миллион малоизвестных литературных журналов и наконец получила положительный ответ. Маленькое волшебное «да». Цикл собирались включить в антологию тринадцати поэтов, родившихся в 1983–1992 годах. Я была скромного 1988 года рождения и не могла считаться ни зрелой, ни молодой и перспективной. В августе в стокгольмском Музее современного искусства планировалась презентация сборника с вином и декламированием. Для меня это было значительное событие, мое собственное достижение. И Эмиль гордился мной. Он читал мои стихи с сияющими глазами, плакал и смеялся. И хотя меня читали и раньше – читали и хвалили, – его реакция была особенной. Такого восхищения моими способностями я не видела даже в детстве. Не только мои слова были прекрасными, я сама была прекрасной.

Я записалась на два курса датского языка в университете и с нетерпением ждала начала семестра. У меня была моя жизнь, мои способности. Но только если я не думала о Норе. Я старалась думать о том, чем я наделена, но постоянно ловила себя на мыслях о том, чего у меня нет: золотистых локонов, квартиры в Осло, вечной любви Эмиля. Как могут болезненные вещи причинять такую боль? Я нуждалась в лечении, нуждалась во враче, и немедленно.

Не назначай с ней встречу. Забудь ее. Выбери меня. Я ждала и надеялась.

И пришли вести. Эмиль с Норой не виделись. Эта новость была преподнесена без фанфар и фейерверков. Я хотела, чтобы Эмиль сознательно принял это решение. Чтобы он спокойно, но торжественно сообщил мне, что его совершенно не интересует встреча с Норой. Это было бы косвенное объяснение в любви – hvem har brug for Nora i en verden hvor du findes?[11] Но моя надежда оказалась напрасной. Эмиль мимоходом сообщил: он сказал Норе, что не может с ней увидеться. Его голос звучал обыденно, но не оставлял места для расспросов. Я не знала, что ответить. Может, поблагодарить? Моим ответом было растерянное молчание, боль в теле, сжатые челюсти, ком в горле, жжение в глазах. Может, из-за моей невежливости за этой новостью не последовало галантное признание в любви. Не знаю, что Эмиль думал в тот момент. Я же по-прежнему думала о том, почему он определяет свою свободу возможностью увидеться с Норой.

10 К сожалению, они не могли о нас заботиться

В конце августа Эмиль получил ключи от своей новой квартиры в Стокгольме. Шесть месяцев прошло с того дождливого дня в марте, почти шесть недель – с драматичного отпуска в Оденсе. Время шло вперед. Его было не остановить.

Я поехала в Данию помочь Эмилю собрать вещи и сделать уборку. Это не было щедрым жестом с моей стороны: комната была размером со шкаф, и больше всего на свете мне хотелось навсегда оставить ее позади. Конец общежитию. Конец грязному общему холодильнику и придурковатым двадцатилетним переросткам, с которыми все время приходилось здороваться, которые не понимали мой датский, которые ржали как кони, ездили в Берлин на выходные или в какую-нибудь дыру кататься на лыжах. Эмиль сдал свою комнату на год, чего я никак не могла понять. Мы обсуждали совместный переезд в Копенгаген в следующим году, но не могли же мы жить там вдвоем… И все же Эмиль хотел оставить комнату за собой. Его можно было понять. Эта комната была его подстраховкой.

Стояли последние дни августа, и, несмотря на жару, от которой орешник во дворике пожух, в воздухе витала грусть. Листва начинала желтеть. Близились ясные и прохладные дни. Родители и сестры Эмиля приехали попрощаться. При виде того, как они стаскивают коробки вниз по лестнице, у меня наворачивались слезы. Ханне и Свен привезли сумку-холодильник с едой и взяли в аренду фургон, чтобы отвезти часть вещей на склад на временное хранение на улицу Лапландсгаде. Ханне настояла на том, чтобы оплатить склад. Она не хотела, чтобы Эмиль хранил свои вещи у них на чердаке. Это было как-то связано с проблемами с теплоизоляцией, я толком не поняла. Но наблюдать такую заботу о старых книгах и дисках Эмиля было очень трогательно.