Нора, или Гори, Осло, гори

После ужина пришло время песен, которого я так страшилась. В этой семье все умели и любили петь и играть на музыкальных инструментах. Не то чтобы у меня совсем не было слуха, но пела я просто кошмарно. У меня было что-то вроде музыкальной дислексии, которую мне совершенно не хотелось демонстрировать. Сытые и довольные, члены семьи расселись по креслам и диванам. Елка была украшена настоящими свечами, пожиравшими кислород. Нагибаясь за подарком, можно было ненароком поджечь волосы. Я сказала, что мне надо позвонить в Швецию, и ушла на второй этаж в спальню. Там было темно и прохладно. Свет уличного фонаря проникал в окно. Это была бывшая комната Эмиля, его детская. Интересно, девственности он тоже лишился в этой комнате? Я окинула взглядом семейные портреты. Ханне и Свен обожали своих детей. На одном из фото, черно-белом, дети стояли на фоне гор. Удачный снимок. Гораздо лучше, чем обычные фотографии из отпуска. Загадочные улыбки. Все журналы, в которых печатался Эмиль, стояли на полке над кроватью. Тут же была кассета с птичкой на обложке, которую он записал со своей шумной постпанк-рок-группой.

Я больше не чувствовала себя незваной гостьей. Больше не переживала, что вторгаюсь в чужой дом.

Такая крепкая семья останется семьей, вне зависимости от того, сколько девушек, приятелей и бездомных собак примут участие в семейном празднестве. Мое присутствие на них никак не сказывалось. Я легла на кровать и стала слушать рождественские псалмы, летевшие вверх над ступеньками. Ясные звонкие голоса. Один раз они сбились и засмеялись. «Сочельник Карла Бертиля» мы не смотрели. Я гадала, чем занимается Нора и что она получила в подарок.

23 Видения загробного мира Иеронима Босха

Вечером тридцать первого декабря мы с Эмилем смотрели фейерверки на улице Фьельгатан. Как и обычно в канун Нового года, я стояла на стокгольмском холме, глядя на фейерверки и петарды, которые, казалось, с каждым годом становились все мощнее и страшнее. Но теперь рядом стоял Эмиль с бенгальским огнем в руке. Мне хотелось показать ему местные красоты – воду, циферблат на универмаге NK и подсвеченные купола на Бласиехольмен. Залп за залпом. В Копенгагене нет высоких холмов. И поезда в метро там ходят без машиниста, двери открываются автоматически и только на платформе. Как там люди кончают с собой? Может, это и делает их самой счастливой нацией на свете?

Внезапно я поняла, что скучаю по Ярлу Кулле, который декламировал по телевизору стихотворение «Новогодние часы», по ощущению тепла и защищенности, когда смотришь на фейерверки из окна в окружении взрослых.

После двенадцатого удара все стало новым. Первого июля мы с Эмилем планировали переехать в Копенгаген. Я ощущала некое подобие радостного предвкушения.

Но в новый год я вступала с острой болью, которая пронизывала мое тело и двенадцатый удар курантов. С невыносимой болью, накатывающей темными волнами, которые постепенно бледнели и теплели. Боль поднималась из поясницы, из живота и заливала все тело.

За день до моего дня рождения, четвертого января, я поехала в отделение скорой гинекологической помощи: боль была такой сильной, что я едва могла дышать. Я лежала, завернувшись сама в себя, как тряпка. В больнице врачи констатировали, что со мной все в порядке, и отправили домой с обезболивающим, которое я поспешно заглотила в надежде на облегчение.

Оказалось, что у меня аллергия именно на тот тип морфина, который мне выдали. Я бы предпочла узнать об этом по-другому, но врачебное искусство не отличается точностью и предсказуемостью. Мой день рождения – тринадцатый день после Рождества – я провела, склонившись над пластиковым ведром от чистящего средства. Меня то и дело рвало. Эмиль время от времени выносил посудину. Рвотные позывы появлялись ритмично и пунктуально – раз в час. Мое сознание было замутнено наркотическими средствами. Я смотрела, как Эмиль ходит между туалетом и спальней, и думала, что он милый, как ярмарочный шатер. Не лучший день рождения в моей жизни. Но и не худший.

Операция, так долго маячившая на горизонте, была назначена на середину января. За пару недель до знаменательного события мне велели прийти на предварительный осмотр. Мы с Эмилем познакомились с женщиной-хирургом, которая смерила меня взглядом.

– Вы худенькая миниатюрная девушка, – отметила она бодро, – все пройдет хорошо.

Мне стало не по себе. А что, если бы я была крупной девушкой в теле? Мое телосложение – случайность, tilfældighed och skæbnen[28]

. Действительно ли все на свете случалось непредумышленно? Держал ли кто-нибудь руку на рычагах нашего самолета? На вопрос, есть ли у меня ограничения в еде, я покачала головой:

– Я ем все.

Эмиль удивленно уставился на меня:

– Юханна, ты же не ешь мясо.

Это действительно было так. У меня в голове все перепуталось. Что я? Кто я? Какая часть меня – это я?