Норито. Сэммё

Можно, таким образом, предположить существование общей традиции плачей, разделившейся на разные в ритуальном отношении исполнительские сферы, имеющие ритмические и мелодические отличия.

Указ по случаю кончины Фудзивара Нагатэ, более распространенный, дает и другие основания для этого предположения. Указ гласит: «восхитительные цвета весен и осеней — с кем вместе мы будем зреть и дух веселить? Чистые места гор и рек — с кем вместе мы будем зреть и дух просветлять?»

Во многих плачах «Манъёсю» речь идет именно о том, что впредь усопший не будет, как раньше, вместе с живыми наблюдать цветение характерных растений весны и осени: «весной — украшать себя сорванными цветами, осенью — украшать себя осенними листьями» (№ 196). Вероятно, речь идет о полном годовом цикле, в архаические времена, как уже говорилось в разделе о норито, исчисляемом двумя главными вехами, весной и осенью, цветами и листьями клена.

Указ о Фудзивара Нагатэ, безусловно, силлабически не организован и лишен метрической регулярности, однако трудно считать его прозаическим, поскольку в нем явственно видна стилистика причитаний с разветвленными синтаксическими парами: «ушел он — но кому же доверил деяния…/Ушел он — но кому же передал их…» Или далее: «Неужто со дня нынешнего уже не услышим мы более…/Неужто со дня завтрашнего уж не увидим мы более…» Мотивы невозможности увидеть и услышать, разумеется, также довольно часты в плачах «Манъёсю», как нагаута, так и танка.

Заметим, что в обоих этих указах, составленных во второй трети VIII в., совершенно отсутствуют следы буддийской концепции бытия и смерти, но включены восхваления Нагатэ как министра, который, «государя своего и на краткий миг не оставляя, утра и вечера, дня и ночи не различая», радеет и печется о делах Поднебесной.

Возможно, что тексты многих сэммё, совмещающие японский менталитет со смягченным и японизированным конфуцианством и вкраплениями буддийских реалий, стали если не одним из прототипов, то одним из первых прецедентов становления смешанного японо-китайского литературного стиля.

Предметом, заслуживающим отдельного упоминания, представляются промежуточные, смежные формы между сэммё и норито.

Часть текстов, записанных в «Энгисики» как норито, по структуре совпадают с указами. Особенно это касается норито в великих храмах Исэ, где возвещается повеление императора жрецу вознести хвалы и передать жертвоприношения богам с целью обеспечить благополучие и процветание тэнно (который в этих текстах, с одной стороны, предстает как воплощение первопредка и всех предшествующих властителей, а с другой — как носитель передаваемых по наследству деяний, способен и в будущем передать стабильность и процветание как своим потомкам, так и всему народу, почитающему тэнно как предка).

Многие сэммё также, в свою очередь, оказываются подобны норито, прежде всего по сходству функции и цели: исполнение некоего ритуального текста и здесь выступает как средство обеспечить благополучие и стабильность; и в этом смысле показательны не только ритуальные тексты возведения на престол с заложенными в них магическими формулами.

Ранее уже говорилось об амнистиях и наградах — роде жертвоприношений народу как члену триады Небо-властитель-Поднебесная и о ритуальном воспроизведении на «языке Ямато» государственных решений, несколькими днями раньше уже обнародованными в китаеязычном указе. Эта черта также сближает функции норито и сэммё.

Особый интерес как промежуточная форма между норито и сэммё представляет собой указ Сёму, помещенный в Приложении. Правда, этот указ обращен не к синтоистским божествам, а к Трем буддийским Сокровищам, но на описанном этапе адаптации буддизма это не слишком отразилось на характере текста. Речь идет об исполнении обета, данного правительницей страны около ста лет назад при сооружении буддийских храмов, и этот обет (синтоистское заклятие, укэи) сохранял силу юридического обязательства для последующих властителей.

Три Сокровища здесь титулуются подобно японским императорам — «о коих молвят с трепетом», и им Сёму тоже приносит обет, дабы «Поднебесная ровно управлялась и государство в спокойствии пребывало» (формула, характерная и для норито, и для сэммё). Здесь отношения с тремя буддийскими понятиями трактуются по типу взаимодействия с ками. В указе испрашивается милость Трех Сокровищ и покойной императрицы Суйко, основавшей буддийский храм (подробности и предысторию указа см. в коммент.). Однако помимо ритуального испрашивания благ этот текст содержит еще и элементы экзорцизма, поскольку в нем возвещается изгнание словом: «этими словами многие ошибки былые изгоняются и уходят». В этом отрезке текста прямо формулируется одна из многих ритуальных функций указа — заклинание-экзорцизм, направленный на изгнание скверны, которая могла накопиться за то время, что Сёму задерживал выполнение обета Суйко.