Нормальная история

В начале девяностых я побывал в квартире одинокого человека, помешанного на Порядке. Причем во всем другом он был абсолютно нормальным, вполне обеспеченным москвичом. Его идеально чистая, упорядоченная квартира и непрерывные манипуляции по поддержанию в ней порядка произвели на меня столь сильное впечатление, что подобный персонаж появился в сценарии “4”, по которому Илья Хржановский снял одноименный фильм. Этот жрец Порядка с горькой усмешкой поведал мне о том, как его хорошо знакомый сосед пришел к нему подзанять денег.

– Знает ведь, что у меня все доллары разложены по их номерам, я ж ему сто раз рассказывал. Отдаст-то он другие, ясное дело! Но имеет наглость просить!

Когда-то я дружил с девушкой, обожавшей прямые линии и углы. У нее дома тоже все было в порядке, но связано это было не с чистотой, а с идеей неизменного места вещи. Место вещи изменить нельзя! Ибо каждой вещи должно строго соответствовать ее место. Многочисленные книги на ее столе (она была филологом) лежали идеальнейшими стопками.

– Это моя шизофрения… – с улыбкой бормотала она, поправляя стопки, когда что-то слегка нарушалось.

Любимым моим развлечением было слегка сдвигать все эти стопки, когда она шла готовить кофе или мылась в душе. Возвращение и созерцание сдвинутого со своего места мира вызывало у нее панику, всплескивание руками, возгласы “Какой ужас! Что ты наделал?!”.

И она тут же все исправляла, возвращая сдвинутый мир на место. Гуляя по городу, она часто обращала внимание на “ужасную кирпичную кладку” или на “кривые дома”, которые мне казались вполне нормальными.

На первый взгляд воплощения Порядка безопасней воплощенного Хаоса: разложенные по номерам доллары не так противны, как пещера из говна. Но это только на первый взгляд. От ровных стопочек и протертых спиртом подошв побежишь в ту самую пещеру…

В общем, каждый сам себе выбирает промежуток между мутной волной Хаоса и бетонной стеной Порядка.

Временами жуток этот промежуток.

Неснимаемое

Посмотрев очередную провальную экранизацию набоковской “Лолиты”, наплевавшись вволю, пересмотрел и знаменитый фильм Кубрика с этим же названием, чтобы лишний раз убедиться, что это тоже провал, неудача великого мастера. И дело даже не в провале самих образов Лолит: у Лайна нимфетку сыграла спортивно сложенная дылда, у Кубрика – вполне миловидная девушка, но без признаков подростковости. Дело в пределах жанра. Не всякая литература способна воплотиться в кино. Не всякий великий роман помещается на экране. Есть романы, целиком держащиеся не на каркасе сюжета, а на стихии стиля, на интонационном потоке. Если “Лолиту” переписать языком Фолкнера или Драйзера, получится безнадежно тяжеловесный роман о соблазнении несчастной девочки профессором-злодеем, нечто подобное “Американской трагедии”. Собственно, поэтому и не получается с кино-Лолитой, ибо невозможно передать языком кинематографа тончайший, дрожащий и переливающийся полупрозрачными радугами, распадающийся и собирающийся снова калейдоскоп набоковского письма, соответствующий этой безумной, невозможной, ускользающей и обреченной любви.

Судя по последним голливудским продуктам, кризис идей на фабрике грез достиг апогея, бесконечные приквелы и сиквелы – заплаты, тщетно пытающиеся прикрыть расползающуюся дыру на месте, где когда-то обитали светящиеся субстанции новых идей. Теперь место идеи заняла технология.

Создан и непрерывно совершенствуется мощнейший инструментарий по воплощению любых иллюзий. Кажется, что снять можно все, даже “Улисса”. И тем не менее есть книги, которые не по зубам сегодняшнему кинематографическому монстру.

Например, Платонов. Заранее обречена возможность экранизации “Котлована” и “Чевенгура”: все эти кентавроподобные Жачевы и Свищевы связаны кровеносными сосудами с “нутряным” языком Платонова, при отрывании от которого они благополучно врежут дуба. При всей кажущейся кинематографичности Булгакова не было серьезных голливудских попыток снять “Мастера и Маргариту”: этот роман целиком зависим от авторской интонации. При отдирании персонажей от булгаковского стиля остается лишь сатира на сталинскую Москву.

Провальны отечественные экранизации “Мертвых душ”, “Мелкого беса”, “Двенадцати стульев”, “Золотого теленка”, “Братьев Карамазовых”, “Преступления и наказания”, “Скверного анекдота”, “Тараса Бульбы”.

Что из русской классики воплотилось в кино по-настоящему? “Война и мир” Бондарчука, “Станционный смотритель” Соловьева, “Дворянское гнездо” Кончаловского. И все потому, что герои Толстого, Пушкина и Тургенева достаточно безболезненно отслаиваются от литературной ткани.

А вот кинематографические Чичиков и Раскольников, несмотря на усилия незаурядных актеров, так и не ожили на экране.

Фильмов, превзошедших свои литературные оригиналы, предостаточно: “Бегущий по лезвию”, “Заводной апельсин”, “Гарри Поттер”, “Доктор Живаго”, “Крестный отец”, “Смерть в Венеции”, “С широко закрытыми глазами”, “Космическая одиссея 2001”, “Сияние”.

Но речь не о них, а про невозможное кино.