Нормальная история

Слова в русской жизни по-прежнему сильнее вещей. Каждый день мы читаем и разыгрываем по ролям бесконечный роман под названием “Русская жизнь”. Он распадается на тысячи глав и главок, серьезных, смешных, страшных. Многие из этих глав повторяются до дурной бесконечности, они буквально зачитаны нами до дыр со времен Гоголя. Например, такие главы, как “Народ и власть”, “Чиновники”, “Дураки и дороги”, “Воруют!”, “Кто виноват?”, “Что делать?”, “Лизоблюды и жополизы”, “От сумы и от тюрьмы…”, “Крамола”, “Слово и дело”, “Полный пиздец!”, “Моя хата с краю”, “Интеллигенция”, “Юродивые”, “А ну вас всех!”, и так далее. Каждый выбирает себе сюжет на день, на год, на всю жизнь.

Как литератор я этому, конечно, рад: Россия просто Эльдорадо для писателей. Здесь и копать не приходится: наклонись, подними и вставляй в роман. Персонажи бродят вокруг косяками, их не надо заманивать в сети, выковыривать из нор, ловить на живца, как в какой-нибудь чистой и здравомыслящей Швейцарии: они сами ломятся в романы. Они сами тебе подскажут и сюжетные ходы, только успевай записывать.

С литературой у нас все в порядке. А вот с литературщиной жизни – другое дело. Жизнь все-таки не литература. Когда девушка, с которой ты познакомился в баре, рассказывает тебе свою придуманную, олитературенную биографию, – это неинтересно. Когда таксист выдает себя за поэта – это скучно. Когда модели и телеведущие берутся “тискать романы” про опасную любовь на Гоа, про говорящих собачек, про цену отсечения собственной посредственности, про мужественных детективов с монгольскими скулами и прочую дребедень да еще приглашают тебя на презентацию – это тошнотворно.

Но гораздо страшнее, когда власть в стране литературна. Когда политики – персонажи, а иногда и вообще прототипы. У нормальных, вменяемых граждан сие должно вызывать не смех, а стыд и ужас. Литературщина жизни разрушает саму жизнь. Ибо про Хлестакова или Урию Гипа интересно читать, а вот зависеть от них совсем неинтересно.

Кино

Вставишь диск в DVD-плеер, нажмешь кнопку. И через пару секунд окажешься в фантастическом мире Братства Кольца, в окружении эльфов, гномов, хоббитов и орков. Или в мире запредельных звездных войн. Или между провинциалов, давно унесенных ветром на свалку сентиментальностей. Или среди американских солдат, спасающих рядового Райана. Или просто в жестком порно, среди выгибов алчущих тел…

Кино.

Чудесная все-таки вещь, не перестаю восторгаться, пощипывать себя в темноте кинозала.

Были у человечества две устойчивые мечты: летать и оказаться в сказке. С персональными крыльями как-то до сих пор непонятно, успехов особых не видать. Самолеты и дельтапланы здесь ни при чем: человек хочет летать сам, как птица, как все летают во сне, маша руками, разбегаясь, отталкиваясь от земли и поднимаясь над ней, зависая где нужно.

Со второй мечтой человечество справилось. И вложилось в нее по полной: индустрия киногрез нынче идет полным ходом и практически может все. И оказывается, это крайне важно для нас. Редкий человек не смотрит кино. Надо сильно поискать такого удивительного человека. Почему нам так важен мир чужих фантазий, мир несбыточного, сказочного? Почему хочется что-то добавить к реальному миру, провалиться из него с корзиной попкорна в голову Малковича или в тело Фредди Крюгера?

Тесно, тесно в реальности.

По-моему, тяга к кино лишний раз доказывает, что человек бессмертен. Был бы он одноразовым – не нуждался бы ни в каких фантазиях, ни в каком “Малхолланд драйве”, жил бы согласованно с материальным миром.

А ему хочется снов о несбыточном.

“Я фотографирую собственные сны”, – комментировал свои картины Сальвадор Дали.

Кинематограф потеснил сюрреалистов: “Андалузский пес” оказался убедительнее их полотен.

Снов, побольше снов, красивых и ужасных!

И недаром в кинозале всегда ночная атмосфера: спите комфортно, дорогие кинозрители!

Кинематограф потеснил и литературу: не прикладывая никаких усилий, пожевывая попкорн, можно увидеть, как Анна Каренина кидается под поезд.

Один критик упрекнул меня, что в своих текстах я часто пользуюсь кинообразами. Как ими не пользоваться, если они стали частью нашей реальности?! Еще модны упреки современным писателям в кинематографичности их произведений. Но тот же Толстой предельно кинематографичен. А Набоков просто говорил, что старается сделать из своего читателя зрителя.