— Да брось ты! — морщась как от боли, заговорил Сашок. — Ты же знаешь, у меня семья.
— У тебя семья? У такого страшного человека без шеи? Ведь ты же вру-ун, вру-ун! — закричал красный, уже смеющийся Фотин.
Потом, успокоившись, говорит:
— Сашок у нас ретроград-вертопрах.
— А ты, Фотин, — говорю я, — у нас альтруист-скандалист.
— Да? А ты?
— А я, выходит, романтик-прагматик.
— Да, — важно заговорил Сашок, — я теперь такой. Образцовый семьянин. Ортодокс. Наташеньку боюсь смертельно! — сморщился он. — И работа эта надоела. Целые дни сижу, тупо смотрю на осциллограф. Надо работать в сфере представительства, только! Ну, чего мы здесь стоим? Я тороплюсь! Кто там у тебя? Измаил! Да с ним же все ясно, до слез.
— Слышь, Сашок, — осторожно говорю я, — статья-то вышла, ты обещал мне подарить.
Сашок, щелкнув замком, достал журнал, перегнул и, мучительно морщась, написал: «Нашему милому мальчику от элегантнейшего и бесконечно обаятельного автора этих строк».
— Ну, чего стоим? — снова засуетился он...
Вдруг загляделся, откинув голову, на свое отражение в зеркале.
— Считаюсь красивым! — сказал он, подняв бровь, поймав наши насмешливые взгляды.
Учился Сашок в знаменитой московской школе с белыми колоннами, с завитками каменного винограда наверху. И там был общим любимцем и получил золотую медаль. Но в те годы считалось педагогичным создавать детям трудности и считалось подозрительным, если все шло слишком легко и гладко. Потому отец Сашка, вообще добродушный, заставил сына пойти в технический вуз.
«Ах, не хочется? Так вот ты попробуй. Попробуй!..»
Друг же Сашка, Ленька Мыльников, был сиротой, беспризорником и потому, никем не контролируемый, поступил, как ему ударило в голову, в Институт международных отношений и теперь лишь иногда заходил к Сашку по пути из Бейрута в Рейкьявик, приносил дефицитную экспортную водку, которую сам же целиком и выпивал. Правда, он по-прежнему относился к Сашку с безграничным уважением, считал его более умным и удачливым и даже спрашивал его совета в своих сложных делах.
Но тут уж дело в личных качествах самого Сашка, в неподражаемом его умении царственно истратить пять копеек или, войдя в автобус, небрежно и элегантно предъявить свою проездную карточку.
Мы стоим в стеклянных дверях, а мимо намокшей темной толпой идут люди с работы.
— Купить бы сейчас на всю получку цветов, — грустно вдруг сказал Фотин, — и подарить первой женщине, что пройдет...
Мимо как раз проходила одна. Знаю я этот тип! Приподнятая губка, бледно-розовые десны. Очень молодая. Здоровая плоть, икры шире плеч. Надменное лицо, глаза слегка навыкате. К таким у меня — колоссальное желание пополам с ненавистью! Подойди к ней сейчас Мастроянни — она и его отошьет, неизвестно почему! Просто так.
— Да знаю я ее, — сморщился Сашок. — На нашей фирме работает. Стрелок-уборщица, Гала Горбунова.
— Вот и познакомь Фотина!
— Да нет, — сказал Фотин, — бесполезно! Одного пола ягодки! Я тут видел, как с одной такой же паренек пытался в метро заговорить — так с него пот лился! По-от! — возмущенно закричал Фотин, тряся перед собой ладонями.
— А познакомьте меня, — вдруг сказал подошедший сзади безобразно подстриженный Измаил, — а то у меня еще не было знакомых девушек.
— Познакомь, познакомь, — быстро сказал я Сашку, — сделай доброе дело!
Сашок, соображающий мгновенно, и Измаил исчезли в толпе.
— Да нет, — мучаясь, сказал Фотин, — есть у таких, как она, свой тип — юнцы, заросшие, такие, знаешь, самолюбивые, обидчивые. Я заметил: когда подходят они к компании, кружку, особенно если там девушки есть, то засовывают большие пальцы за свой широкий ремень и так переступают, пританцовывают...
— Да, тонкое наблюдение, — думая о другом, сказал я.
— Ничего не тонкое! — Фотин расстроился.
Вернулся оживленный, хихикающий Сашок.
— Вот так! — сказал он. — Заканчиваем четыре класса с трудом, звоним — отшивают. Заканчиваем семилетку, вечернюю, звоним — отшивают. Заканчиваем техникум, автобиографический, звоним — говорят, умерла.
— Ну, а где Измаил?
— С ней пошел. Познакомил.
— Ну? Отлично! А главное — это ему действительно на всю жизнь. Лет десять пройдет, прежде чем она ему первое слово скажет.
— Думаешь?
— Ну конечно! Теперь он будет у проходной просиживать, пропуска ей помогать проверять.
Ну что ж, правильно: вырвался в одном — теперь наверстай в другом. Всему свое время.
А значит, как мой противник он на некоторое время отпал.
И я почувствовал — опять я попал в свою счастливую зону, в то уже забытое почти состояние, когда все желания сбываются с удивительной точностью и быстротой!
А дальше было буквально так.
Сашок вдруг вздрогнул, засуетился:
— Ну, что стоим? Я спешу!
— Куда-а?!
— Да-а к Григорию Саввичу, министру, хочу с ним поговорить, чтобы сделал меня начальником АХО.
— А вы разве знакомы?
— Близкие приятели, — сказал Сашок, закрыв глаза, натянув губу и важно кивая.
— Так и мне к министру. Ну, колоссально!
И вот мы едем в троллейбусе — вечернем, отражающем нас — и быстро говорим с Сашком о наших общих знакомых.
— Вообще-то, он простой парень. И сейчас как раз приехал на совещание.