Нормандский гость

— Далеко ходить не нужно, он совсем рядом.

— Это вы, дядя?

— Это Гуго.

Король нахмурился.

— Снова вы о нём. Впрочем, вы правы. Да так оно и было.

— Значит, ты подчинился ему? Отдал себя под его власть?

— Во всяком случае, попытался это сделать. Я наговорил ему кучу любезностей, припомнив при этом наставления покойного отца. Ненависть к Адальберону всецело завладела мною, и я сказал герцогу, что готов полностью предоставить себя в его распоряжение. Он спросил, что меня тревожит в данный момент, чего я хочу, и от него в частности? И тогда я посвятил его в свои планы, обрисовав Адальберона как самого презренного негодяя, какого когда-либо носила земля. Он всегда помогал Оттону, злейшему врагу франков, переписывался с ним и Аделаидой, а когда герцог едва не разбил Оттона при отступлении от стен Парижа, этот Иуда дал германцу войско, чтобы поддержать его. Воображаете, дядя, до какой степени подлости и вероломства дошёл этот имперский лизоблюд! Я сказал Гуго, что мечтаю покарать его.

— Реакцию герцога нетрудно было предугадать, — задумчиво произнёс Карл Лотарингский. — Твоя речь не вызвала у него бурного восторга.

— Почему вы так решили? — с интересом спросил Людовик.

— Вряд ли Гуго мог планировать натянутость отношений между ним и Церковью, откуда один шаг до папы.

— Вы словно сами присутствовали при этом разговоре. Так оно и было. Я заметил, что герцог помрачнел. Теперь я понял причину этого. Но непонятным было его дальнейшее поведение: он с готовностью пошёл со мной осаждать Реймс.

— Он не посмел перечить воле короля, вот мотивы его действий. Ведь он всего лишь твой вассал. В случае чего вина ляжет не на него. Тонкий политик, хитрый и осторожный, продумывает каждый свой шаг. Однако что же дальше? Вы осадили Реймс?

— Но не взяли его, потеряв много людей.

— И ты снял осаду?

— Вначале я отправил к Адальберону гонца с предложением добровольно сдать город, пока дело не дошло до штурма, а потом позорного изгнания архиепископа из королевства. Далее ему предписывалось принести клятву верности франкскому королю и разрушить имперские замки в его епархии.

— Архиепископ, конечно же, стал уверять тебя, что наветы на него ложны, он всегда был предан своему королю, а посему не понимает, что происходит: почему осада, чего от него хотят?

— Клянусь, вы меня удивляете, дядя! — воскликнул король. — Что заставило вас так подумать?

— Я почти в два раза старше тебя, племянник, и немало повидал в жизни. Будь это воин, он вышел бы на битву, а поскольку он духовное лицо, то, как и всякий церковник, стал изворачиваться, пожимая плечами и делая удивлённые глаза. Хитрость и лицемерие — обычное оружие церкви.

— Ах, дядя, как мне не хватало всегда вас и ваших советов, — сокрушённо вздохнул Людовик. — Вероятно, тогда всё сложилось бы иначе... Но я продолжу. Мой посланник прибавил, что архиепископ согласен, как я того требую, держать оправдательную речь и для этого готов встретиться со мной в Компьене. Это меня устраивало, тем более, что погода не благоприятствовала длительной осаде: стоял март, люди мёрзли. Я снял осаду и отошёл в Санлис.

Остальное мне известно, — сказал Карл. Архиепископ, конечно же, не выполнил твоих условий и не разрушил имперские замки.

— Мало того, — поспешно добавил Людовик, — он послал туда сильные гарнизоны, будто бы кто-то уведомил его о моих планах захватить эти замки. Но я догадываюсь: это Герберт, больше некому. А тут ещё епископ Ланский Асцелин...

— Ты получил моё письмо в начале этого года? Понял, наконец, что он любовник твоей матери? Он был им и тогда, при твоём отце. Я знал об этом и пытался раскрыть Лотарю глаза на измену жены... а он изгнал меня. Не зная, какой найти предлог, он использовал первый подвернувшийся под руку, обвинив брата в клевете.

— Этот Асцелин тоже имперский прислужник, как и моя мать. Ну да с волком дружить — по-волчьи выть. Я выгнал обоих, приказал им убираться из королевства. А они нашли приют... у Гуго.

— Они упали в ноги сильного, моля его о защите, — мрачно изрёк Карл.

— Теперь вы видите, дядя, все ополчились против меня. Даже Эд и Герберт, верные слуги отца, замурлыкали у ляжек толстухи Аделаиды. Впрочем, после смерти своего сеньора они продолжали также верно служить и его жене. И вот теперь, когда все отвернулись от меня, лаская преданными взглядами красные сапожки на ногах Феофано и тройной подбородок её свекрови, мамочка Оттона шлёт мне предостерегающее письмо. Она угрожает войной, если я не прекращу нападок на Адальберона.

— Высоко же она ценит жизнь реймского ренегата, коли решилась на такое, — обронил герцог. — Тебе стоит призадуматься, племянник: слишком велики у империи шансы на выигрыш.

— Я не отступлюсь от своего! — решительно отрезал Людовик. — И я избавлюсь от реймского волка, мечтающего напиться франкской крови. Суд назначен на двадцать седьмое марта. Осталось ровно два дня.

— Кто же будет судить архиепископа помимо тебя? — усмехнулся дядя. — Его сторонники, такие же слуги империи?

— Мои вассалы, вся франкская знать!

— Не боишься последствий необдуманного шага?