Нормандский гость

— А потому меж нами нет места зловещей тени, чёрной полосе. И они не появятся, обещаю, даже несмотря на... вашу любовь к Можеру. Повторяю, что не осуждаю вас. Так уж вышло, ничего теперь не изменить. Можер свободный человек и волен в своих поступках. Я из низшего сословия и не пара ему, сыну герцога, а что влюблена... да мало ли у него женщин? Такие, как он, созданы, чтобы разбивать женские сердца, и не нам с вами что-либо менять в этом установившемся для него порядке жизни. Вернувшись в Нормандию, он женится на какой-нибудь графине или герцогине и уже не вспомнит ни о вас, ни обо мне. Все эти мимолётные любовные приключения — лишь этапы на его длинном жизненном пути. Он принимает их как должное, само собой разумеющееся, как то, чего попросту не может не быть в его жизни. Теперь, если вы внимательно слушали, то, конечно же, поняли, что мы не должны стать соперницами. Слово это совершенно неуместно в наших отношениях, потому что нормандец ни ваш, ни мой — ничей. Пусть он поступает так, как подсказывает ему сердце. Наш с вами долг — понять, что он никому и ничем не обязан, ни вам, ни мне. Дьяволу угодно было скрестить наши судьбы на мрачном перекрёстке, но мы сильнее его чар и не позволим облить желчью и ядом наши сердца.

— Отныне они всегда будут гореть одно для другого, не правда ли, девочка моя! — крепко сжала Эмма руки Вии. — И мы не допустим ни злословию, ни зависти, ни иным козням дьявола погасить их оба либо одно из них!

— Святая Дева Мария убережёт нас от происков врагов и не даст им затуманить наш разум и смутить покой, — ответила Вия горячим рукопожатием.

— Пойдём же, помолимся ей. Это укрепит дух и не даст разрушить нашу дружбу.

Они встали из-за стола и, вполне довольные состоявшимся объяснением, отправились в замковую часовню.

Глава 26. Коронация

3 июля, в воскресенье, площадь перед собором Святой Марии в Реймсе была заполнена народом, пришедшим сюда по четырём улицам на церемонию коронования герцога Гуго. В этом соборе пять столетий тому назад крестился Хлодвиг, первый король франков.

День выдался тёплым, солнечным, если не считать изредка лениво проползающих по небу облаков, пятнавших девственную голубизну над головой и похожих на клочья ваты с размытыми днищами.

Солнце уже поднялось над крышами домов, когда в конце улицы Люсон показалась кавалькада, сопровождаемая пешими милитами[17] и лучниками. Возглавляли кортеж герольды со штандартами десяти главных владений Западно-Франкского королевства, за ними гарцевали графы и виконты со знамёнами городов Парижа, Лана, Орлеана, Санлиса и Пуасси, следом за ними — герцоги, графы и бароны на берберийских и идумейских иноходцах. В середине процессии — сам Гуго на белом в яблоках коне в окружении палатинов[18].

Позади несли носилки с двумя императрицами; в одних — Феофано, племянница императора Византии и невестка Эммы, в других — её свекровь Адельгейда (Аделаида) Бургундская, вдова короля Италии, мать Эммы.

Не успели ещё начать движение к площади, как произошёл инцидент. Императрицы позвали герольдов и попросили указать им место в кортеже. Те, посовещавшись, решили: позади герцога франков, чуть ли не в хвосте колонны. Невестка и свекровь возмутились и сами определили себе место: впереди Гуго. Намёк на значимость империи, её верховодство. Подъехав поближе, герцог остановился, выслушивая герольдов. Те объяснили ситуацию. Гуго нахмурился, перекинулся парой слов с Ричардом Нормандским. Тот покосился на носилки и усмехнулся.

— Хотят сразу же установить право сюзерена, — процедил герцог франков, — но забывают, что франки никогда не ходили под платьем!

И, склонившись с лошади, сказал что-то герольдам. Те тотчас исполнили приказание: встав впереди носилок, дали знак горнистам. Те затрубили, и шествие тронулось. Гуго и Ричард молча наблюдали поодаль. Едва промежуток стал достаточно большим, Гуго тронул коня, за ним остальные. Как только все заняли свои места, герольды выехали и помчались в голову кавалькады. Императрицы выглянули из носилок, раздосадованные лица обеих выражали возмущение. Хотели потребовать объяснений, но вместо герольдов увидели качающиеся в сёдлах спины палатинов. Оставалось скрипнуть зубами и скрыться за шторками.

Так Гуго сразу же дал понять империи, что он с ней на равных.

Это отразилось и на лице архиепископа Реймского, стоявшего в лиловых одеждах, с митрой на голове в окружении франкских и имперских епископов на почётном пьедестале — у дверей собора. Лицо его, и без того удлинённое, ещё больше вытянулось, посох негромко стукнул в плиту. Герберт, как джинн, тотчас вырос рядом.

— Ещё не король, а уже своевольничает, — кивнул он на середину кавалькады.

Адальберон сощурил глаза, медленно проронил:

— Хочет быть суверенным государем, так будет вассалом Церкви!