Нормандский гость

— Не больнее укуса пчелы. Так вот, она взяла иглу с шёлковой ниткой и зашила место разреза. Но я упустила: до того, она залила рану особым составом из трав и кореньев. О, мать знала в этом толк и меня учила. Но что это был за состав! Едва попали на мою плоть первые капли, как я чуть не взвыла от боли. Мне показалось, что после этой щепы из ноги начали рвать мясо. Но я не закричала и не упала в обморок. Я дочь франкского народа, мне нельзя кричать, как бы больно мне не было... Зашив рану, мать приложила к ней кусок холста, смоченный этим бальзамом, и мне вновь пришлось сжать зубы. А потом она наложила повязку, обмотав её вокруг ноги. Вскоре мать сменила тампон с бальзамом на обычный лист лопуха. Я сама меняла его каждый день на свежий... И вот рана затянулась, кожа срослась, хотя мне пришлось довольно долго хромать. Затем я перерезала нитки и вытащила их.

— Бедняжка, как ты страдала, — вздохнула Эмма, гладя руку девушке. — Но зачем ты ходила, надо было лежать.

— А кто будет помогать отцу и матери? Мне было тогда пятнадцать, приходилось работать: играть, петь и писать чужие письма; знатные господа не всегда грамотны. Меня часто просили также читать всякие послания. В работе я забывала о своей ране, которая вскоре перестала ныть. Но если бы я кричала тогда, взывая к жалости, мне было бы ещё больнее. И матери тоже. Она сказала потом, что любит меня и гордится мною. И я была счастлива. То были первые ласковые слова, что я от неё услышала. Она была груба, резка в жестах, голосе. Как, впрочем, и все мужчины. Но я любила её. Теперь её нет, но я сохранила любовь, она не погасла в моей душе. Она, как подернутые золой угли, которые стоит только раздуть. И это удалось лишь одной женщине, которая своими страданиями, участием и вниманием к сироте заслужила её любовь...

— И эта женщина?.. — вся трепеща, чуть не вскричала Эмма, пожирая девушку глазами.

Королева франков, мать последнего короля исчезнувшей династии.

Эмма заплакала. Вия поглядела на неё и продолжила — негромко, с кроткой улыбкой:

— Поэтому я прощаю вам от всей души.

Эмма утёрла платком слёзы.

— Как странно, — произнесла она, комкая платок в руке, — я королева, а ты — нет, и, вот уже второй раз, я вымаливаю у тебя прощение. Но не жалею. Я каюсь в своих грехах, и ты — мой исповедник. И не надо мне священника, ибо душа моя чиста перед Богом. Я не пойду к исповеди даже перед лицом смерти, которая уже близко...

— Мадам, да что с вами! — воскликнула Вия и принялась трясти Эмму за плечи. — Боже мой, да на вас лица нет! Вам плохо? Чем я могу помочь?

Эмма, покачав головой, слабо улыбнулась:

— Мне давно уже плохо, девочка моя, с тех самых пор, как Бог лишил меня супруга и обоих сыновей. Страдания мои огромны, душа надломлена и без конца кровоточит. От этого я постоянно плачу. Думаешь, это слёзы? Нет, Вия, это капли крови, исторгаемые израненной душой. Их много уж вытекло, сколько осталось, не знаю... только источник этот иссякает. Так ведь? Скажи смело, девочка, не бойся, я же видела, ты что-то прочла на моей ладони. Так что же... долго ли ещё?..

Вия молчала, но не отводила глаз. Она не хотела говорить о том, что увидела. Она боялась ошибиться, такое порою случалось.

— Что же ты молчишь? Не хочешь сказать правду?.. Что ж, может быть, мне лучше не знать.

— Вы правы, я и в самом деле разглядывала вашу ладонь, как мать учила. У меня было мало времени, и всё же я увидела... и скажу. Вы до тех пор будете жить, покуда не потеряете тех, кого любите, притом ответно. Едва останетесь одна, глубокая печаль столь сожмёт клещами сердце, что оно может не выдержать... И это всё. Больше на вашей руке ничего нет.

— Я должна умереть? Так? — безучастно спросила Эмма. — Ведь это ты хотела сказать?

— Разве вас никто не любит, мадам? — ласково спросила Вия. — А я? Можер? Или вам этого недостаточно?

— И я люблю тебя, девочка! — пылко воскликнула Эмма. — Как дочь, и ты это знаешь. И Можера...