Нормандский гость

— Нет, конечно. Такая, как все. Но ей дано видеть то, что недоступно любому смертному.

— Чепуха! Карл не приедет, ему нечего здесь делать, а у твоей девчонки просто воспалённое воображение. Но я не о том. Как ты с ней объяснишься, а ведь эта сцена не за горами?

— Всё пытаюсь, но ничего не выходит, — вздохнула Эмма. — Лишь посмотрю в её глаза, увижу в них искреннюю любовь, преданность, радость от общения со мной, как губы мертвеют и язык отказывается повиноваться.

— А забыть? — немного поразмыслив, спросила Аделаида. — Не пробовала забыть нормандца? Может, это и будет самым наилучшим?

— Нет, — твёрдо ответила Эмма. — Не могу. И уже знаю, что не сверну с пути, пусть даже он ведёт меня в пропасть... Не будем больше об этом. И помни, ты одна посвящена в мою тайну.

— Я сохраню её, будь покойна. Мы давние подруги, иначе ты сразу же послала бы меня ко всем чертям с моими расспросами.

— Ах, Адель... — и Эмма бросилась в объятия подруги, — мне так одиноко и тяжело... Столько горя сразу свалилось на меня... Я будто в подземелье, брожу во тьме, натыкаясь на стены, скользя на холодном полу; вокруг меня смрад, какие-то шорохи, вздохи, отвратительные крики бесов, приспешников Вельзевула... И нет мне выхода из этого ада, ибо путь мой лежит туда, к огромному котлу, в котором черти варят живыми души грешников. Но вот впереди, буквально рядом, появляется свет, и в этом свете возникает рука — огромная, тяжёлая, способная одним разом удавить всех бесов, вобрав их в кулак. Рука эта тянется ко мне, чтобы вытащить меня из этого подземелья, не дать умереть, а водворить на свет божий, вернуть к жизни, радости, любви!..

— Такая рука может принадлежать только одному человеку, — тихо произнесла Аделаида.

— Да, Адель, ты угадала. Это Можер! Теперь ты понимаешь, что у меня на душе. Я живу лишь днём, когда вижу его, ночью же погружаюсь во мрак, в то самое подземелье. А утро — это свет, в котором появляется его рука. Она тянется ко мне, ибо некому больше спасти меня, вытащить из царства тьмы. И знай, Адель, то, что сейчас скажу, сбудется, потому что не могу жить без этого человека. Наверное, я покажусь тебе сумасшедшей, но помни: не станет его, уйду и я...

— Глупая! Во-первых, утри слёзы, — попыталась утешить подругу Аделаида, доставая платок и утирая ей глаза и щёки, — или мало ты их уже выплакала? Откуда только они у тебя берутся? А во-вторых, перестань городить чепуху. Тебе всего тридцать восемь, прожита лишь половина жизни, а ты уже о смерти: о мраке, о чертях... Но хорошо хоть влюбилась, я рада за тебя.

— Правда? — воскликнула Эмма и принялась целовать подругу. — А я боялась, ты не поймёшь.

— Да где уж мне... — пробормотала Аделаида и почувствовала, как задрожал предательски подбородок. — Ну вот, ненормальная, и меня довела до слёз... Но хватит, что мы в самом деле... Хочешь честно? Я завидую тебе, Эмма, хоть ты и рисуешь будущее в чёрных тонах. Зато любишь и этим счастлива. Немало для женщины в твои годы. А вот я... знаешь, любви уже нет. Всё прошло. Но жизнь удалась, и это главное. А любовь... — она вздохнула, — вероятно, бывает лишь в молодости, когда ты ещё не замужем...

...В этот же день — нарочно, нет ли, — но вышло так, что они встретились. Один на один, с глазу на глаз, поздно вечером в коридоре при неверном свете чадящих факелов на стенах. Можер шёл к конюшням, к любимым лошадям и Гийому, с которым успел подружиться. Эмма шла навстречу, без Вии, которой завладели в этот вечер фрейлины. Шла, ни о чём не думая, влекомая одним — прогуляться в парке перед сном, с недавнего времени это вошло у неё в привычку.

И вдруг... Сердце её забилось сильнее, потом вдруг замерло; не стало даже дыхания, так ей показалось. Шагах в пяти от Можера она остановилась, ноги не шли дальше. Мало того, стали подкашиваться.

Замер и он. И произнёс только одно: «Эмма...», как она подбежала и упала в его объятия. Крепко обнимая её, Можер молчал. А она, чувствуя, как упруго вздымается его грудь, а руки ласкают её тело, знала, что не нужны сейчас никакие слова. Ведь этот светлый миг, это маленькое женское счастье, о котором она столько мечтала, орошая слезами подушки по ночам, — всё это сбылось! «Теперь он мой, мой, — стучало у неё в мозгу, — и я не выпущу его ни за что на свете, ни под какими пытками не откажусь от того, которого люблю, которого наконец-то нашла!» И этот миг, такой сладостный, единственный и неповторимый, исторг у неё слёзы. Но вызваны они были в этот раз не горем, а радостью, и она улыбнулась, подумав об этом. И тут же спросила у себя, отчего она так часто плачет. Ответ искать надлежало в глубинах души, а у неё не было сейчас на это времени.

— Я так долго ждал этой встречи, — тихо произнёс Можер.

— И я тоже, — подняла она на него глаза.

— Ты знала, что я здесь пойду?

— Нет. А ты?

— И я не знал.

— Значит, это судьба.

— Да, Эмма.

— Ты шёл ко мне?

— Я шёл к лошадям.

— А теперь?..

— Мы идём к тебе.

— Я люблю тебя, мой славный рыцарь, — закрыв глаза, вся тая в его объятиях, прошептала Эмма.