Нормандский гость

– Чёрт возьми, и в самом деле, – пробормотал Можер, почесывая лоб. – Но ведь так не бывает, Вия! Мы знакомы лишь несколько дней…

– Полагаешь, для любви нужны годы?

– Мой отец был знаком с матерью целых три месяца и только потом влюбился.

– А мой пращур Пипин сразу влюбился в Плектруду, едва увидев ее.

– Ты последовала его примеру?

– Я нашла то, что искала. Теперь не выпущу.

– Посадишь в клетку?

– Буду любить так, что сам не захочешь другую.

– А если захочу? – усмехнулся нормандец.

– Тогда убью.

– Кого же, меня или ее?

– Ее. С тобой разве справишься!

– Ну а коли в меня влюбится королева и потащит в постель?

– Здесь нет королев.

Можер вспомнил многообещающий взгляд Эммы во время их разговора.

– А Эмма? Мать Людовика?

– Да ведь она стара! В матери тебе годится.

– По-моему, она еще на что-то годна кроме этого.

– Ах, так! Тогда убью и королеву, если увижу в ней врага.

– Твоего?

– Того, который вредит. Но не мне одной. Всему. Сразу распознаю фальшь.

– Да ты просто фурия! Дай тебе волю – всех отправишь на небеса.

– Оставлю одного.

– Любопытно, кого же?

– Того, кого люблю, – поставила точку в разговоре Вия.

И прильнула к Можеру, слившись с ним в поцелуе. Успела еще сказать:

– Не ходи к королю. Сама ему скажу. Лучше получится…

Глава 16. Что принесла Можеру прогулка по галерее

Утро выдалось жарким. Никто этому не удивлялся: пекло немилосердно не первый день, будто не середина мая – середина лета!

Можер, скучая и откровенно зевая во весь рот, бесцельно слонялся по дворцу. У него нашлась бы работа, будь он телохранителем короля, но он отказался, как ни упрашивал его Карл. Тогда герцог возвел в эту должность франка Нивена – человека неразговорчивого, мрачного, относящегося с подозрением ко всему. Ныне его место – двери кабинета короля, если тот был один. Когда к Людовику кто-то входил, Нивен тотчас становился рядом; строгий взгляд – на посетителя, а ладонь – на рукояти меча. Ночью он ложился на коврике у дверей спальни короля, так что войти можно было, лишь разбудив бдительного стража. Можер об этом знал и был рад: слишком уж скучная должность и никакой свободы. Этого он не любил. Его деятельная натура заставляла его искать приключения, и если их не предвиделось, его начинала одолевать меланхолия. Борясь с этой мрачной гостьей, он и направился куда глаза глядят.

Вию с утра позвала гофмейстерина: она обучала свою подопечную, а также еще нескольких юных дев придворным танцам и этикету. Карла Лотарингского нигде не было, куда он подевался – никто не знал. Нормандец направился было к королю, но тот принимал послов из Готии; тогда он решил развлечься на фехтовальной площадке, что тянулась вдоль правого крыла дворца, но и там никого не было. Можер вернулся к фасаду, постоял у дверей, наблюдая за поварятами, носившими продукты из склада на дворцовую кухню, и, снова поднявшись по ступенькам к главному входу, вошел в здание. Здесь ноги сами понесли его на половину королевы-матери.

Он шел по коридору и с любопытством поглядывал на фрейлин, мелькавших перед глазами, словно бабочки, и тут же исчезавших в разных направлениях. Они приветливо улыбались ему; иные, завидев нормандца, замедляли шаг, другие вовсе не трогались с места. И все молча, кто украдкой, кто не таясь, поглядывали на него, казалось, ожидая, что он подойдет и начнет разговор. Но Можер, не зная о чем с ними заговаривать, только хмыкал, пожимал плечами и шел себе дальше. Вот если бы громко выругаться, упомянув при этом всех чертей ада или, шутки ради, схватить кого-нибудь за ноги да потрясти в опасной близости от пола и еще при этом от души похохотать, то здесь ему не найти равного. Но нормандец, и нам это давно стало понятно, по природе своей был груб и не признавал никаких правил этикета, хотя, надо признаться, был человеком открытым, честным и благородным. Но без некоторых галантных манер не подойти было ни к этим фрейлинам, со вздохами сожаления провожающим великана томными взглядами, ни к группам придворных, кучками стоявших вдоль галереи, по которой он шел. Можер был с ними незнаком и решительно не знал, что им сказать.

Но вдруг все взоры разом метнулись в другом направлении, на него никто уже не смотрел. Потом мужчины начали склонять головы, а женщины приседать в неглубоких реверансах. Можер поглядел туда и улыбнулся. Хоть одно знакомое лицо: королева-мать. Но не одна, рядом мальчик – Роберт, сын Гуго. Ему четырнадцать. Стоя справа и созерцая подобострастные поклоны и улыбки, он проговорил:

– Как все трепещут перед вами! Вот что значит быть королевой. У отца в Париже тоже двор, где вечно роями жужжат такие же… и так же раболепно глядят.

– В Лане – король франков, а в Париже – герцог франков. Две самые сильные фигуры. Уважение придворных, их трепет и страх – знак власти.

– Но почему вы не глядите на них, ваше величество?

– В этом зале есть нечто, более достойное внимания, мой благородный юноша.

– Что же это? Или, быть может, кто?

– Взгляни, сам увидишь, – и королева-мать кивком головы указала на Можера.