Нормандский гость

Роберт побледнел, у него затряслись губы, он не смел поднять глаз. Эмма, молитвенно сложив руки на груди, без кровинки в лице, мятущимся взглядом окидывала придворных – застывших, притихших, со страхом в глазах. Герберт же и вовсе потерял дар речи. Оскорбление было вопиющим, неслыханным! И кого же? Божьего слуги, епископа, духовного наставника короля и юного герцога Роберта! Того, перед кем почтительно расступались, кому целовали руку и кого, трепеща и считая это высочайшей милостью, молили дать благословение или принять исповедь!..

И лишь нормандец невозмутимо глядел сверху вниз на Герберта, словно на муху, которую, едва сядет, надлежит прихлопнуть. Покосившись на его шевелящиеся пальцы, вот-вот готовые, будто клешни рака, вцепиться в него, дабы исполнить угрозу, Герберт ответил, не сводя, однако, глаз с ладоней Можера:

– Бог прощает неразумным их нападки на слуг своих, ибо считает это не чем иным, как временным помрачением ума. И сказал Господь: «Возлюби ближнего как самого себя и прости врагам твоим, ибо не ведают, что творят».

И закрестился. За ним – королева, Роберт и остальные, исключая нормандца. Тот, сложив руки на груди, с презрением глядел на епископа, размышляя, не следует ли прямо теперь же дать волю рукам. И решил, что не стоит. Поползут ядовитые слухи, дойдет до отца и Гуго. Не вышло бы скандала. По-хорошему, прощения бы попросить у отца церкви. Подумав об этом, Можер хмыкнул: еще чего! Никогда! А эти, – так он подумал о духовенстве, – впредь осмотрительнее будут в речах. Не виллан и не араб перед ними. Норманн! Помнить должны.

И тут откуда ни возьмись – Гуго! Подошел, оглядел каждого по очереди, задержав взгляд на Можере, и сказал Герберту:

– Не сердись, епископ, на нормандца, не со зла он. Что касается уроков, то и в самом деле, отложим их на вечер. А нынче… – он оглядел придворных и уже громче продолжил: – Дабы не свариться живьем в этих стенах – всем на берег реки! Таков приказ. Возражения неприемлемы. Сбор у часовни, близ ворот.

Что сказал герцог франков – не подлежало обсуждению. Власть его была едва ли не выше королевской. Ослушания он не терпел. Людовик мог простить, Гуго – никогда. Он был государем при живом короле.

Епископ, изобразив что-то вроде легкого поклона в сторону герцога, отошел. Ныне он – лишь слуга Адальберона. Его время еще не пришло.

– Отец, как ты вовремя! – обрадовался Роберт. – Ведь этот Герберт – разве с ним сладишь? А здорово Можер поставил его на место!..

Гуго строго посмотрел на сына, и тот умолк.

– Отправляйся к себе и готовься к купанию, а потом спускайся вниз, – сказал герцог.

– А мой брат пойдет с нами?

– Ну конечно же, – улыбнулся отец. – Тебе, я вижу, понравилось его общество?

– Он настоящий воин! Таким и я хочу быть!

– Не сомневаюсь, что граф Нормандский преподаст тебе уроки не одной лишь христианской добродетели и смирения.

И герцог выразительно посмотрел на нормандца. Тот кивнул.

Роберт убежал. Гуго взял Можера за руку:

– Епископ тебе не простит. Он такой же государь, только в духовной сфере, и он призовет гнев божий на твою голову.

– Плевать мне на него, – последовал ответ. – Он мне не господин, а я ему не слуга. Ни один церковник не смеет указывать нормандцу или дурно отзываться о его народе! Пусть этот святоша еще вознесет молитву Господу, что я не зарубил его на месте.

– Все же будь с ним осторожен, он злопамятен. Ныне наше родство удержало его от возмущения, но кто знает, что он уготовит тебе в будущем? Но довольно об этом, поговорим о моем сыне. Роберт уже почти мужчина, но плохо владеет мечом, хотя и любит верховую езду. Он не выказал своих истинных умонастроений в твоем присутствии, зато я скажу: мозг его одурманен богословскими рассуждениями и церковными догматами, но мой наследник должен быть воином, а не святошей. Понимаешь меня, Можер? Попробуй воздействовать на него в этом смысле, быть может, твой авторитет окажется сильнее моего?

– В этом и я согласна с вами, герцог, – проговорила Эмма. – Под оком такого наставника, как епископ, из Роберта выйдет всего лишь монах.

– Вот именно, государыня. Он мой сын, и я не хочу, чтобы он стал богословом. Но мне пора, и я оставляю вас. Поторопись, Можер, сдается мне, юный герцог будет без тебя скучать; первый же урок, я заметил это, стоя поодаль, весьма расположил его к тебе.

– Не нравится мне этот Герберт, – произнесла королева-мать, когда Гуго ушел. – Есть в нем что-то отталкивающее: кислая физиономия, недружелюбный взгляд, неестественная улыбка… последнее, впрочем, явление редкое. С удовольствием избавилась бы от него.

– Так в чем же дело, государыня? Хотите, я подниму его за ноги и тресну башкой об пол! – воскликнул нормандец. – Не быть мне потомком славного прадеда, если его голова после этого не окажется у него в желудке!

Королева от души рассмеялась.

– Что вы, граф, как можно! Ведь он духовный наставник юного Роберта, сам герцог так пожелал. К тому же он ученик Адальберона.

– Должно быть, поэтому король и недолюбливает его.

– Однако с восторгом согласился поохотиться. А ведь это Герберт посоветовал ему.