Нормандский гость

У нее тревожно заныло сердце. Нет, только не туда, ведь там… Она в ужасе схватилась за голову. Тот самый пень, огромный, а на нем черный ворон… ведь он прямо на пути, она побожиться может! И бросилась вперед, к королю, собираясь упредить его… но не успела. Людовик протрубил в рог, дал шпоры коню и вмиг помчался за борзой. Охотники, фрейлины и выжлятники со сворами – за ним. Помчался и Можер, оглянувшись на Вию и недоумевая, почему она осталась на месте. А она, уже осознав свое бессилие, слушала стук собственного сердца и гадала, на каком же ударе…

…На пятнадцатом. Именно столько раз гулко бухнуло сердце в ее груди, как только король сорвался с места. И, чуть не доходя до этого счета, споткнулся вдруг конь Людовика и на всем скаку пал на передние ноги. Вылетел всадник из седла, перевернулся в воздухе и на пятнадцатом ударе упал спиной на пень, тот самый. И тотчас дико вскричал от боли. Услыхав этот крик, Карл Лотарингский резко осадил коня, повернул, помчался к племяннику. Еще не доехав, спешился на ходу, и – бегом, на колени упал перед пнем:

– Людовик! Мальчик мой! Что?.. Что с тобой?

– Дядя… дядя… – простонал юный король, – спина… голова… – и, закрыв глаза, сразу обмяк.

Карл повернулся.

– Врача!! – закричал не своим голосом. – Скорее врача!

Но вот и лекарь; подъехал тотчас вместе с Вией, торопливо спешился, подбежал, склонился… и застыл. Оглядел короля. Тот так и лежал спиной на пне, голова свесилась с одного краю, ноги с другого. Лежал, уже не глядя в голубое небо над ним с редкими белыми облаками, и с лицом, схожим цветом с ними.

Лекарь взял его за руку – она была безжизненна. Он приподнял ногу, отпустил – та упала плетью. Потом так же поднял голову, ощупал затылок, шею сзади и убрал руки. Голова безвольно повисла. Сознание не возвращалось к королю, хотя сердце билось.

И лекарь все понял. Подобное видел не раз, не на охоте, правда, – на войне. И еще знал, что есть у каких-то далеких восточных народов такой вид казни – перелом позвоночника. После удара по спине дубиной осужденный медленно умирал. Сколько ему еще отмерено было, лекарь не знал, но догадывался, что не много, полдня от силы, может – меньше.

Так и сказал, когда поднялся и все уставились ему в рот:

– Перелом позвонков… Та же казнь.

Карл не понял, попросил повторить.

– Король казнил сам себя, – пояснил лекарь. – Всему виной этот пень. Не будь его… – и выразительно посмотрел на Карла.

– Король умрет? – воскликнул тот. – И нет спасенья?!

– На все воля божья, – ответил лекарь, опустив руки.

– Но что-то надо сделать! Сейчас! Сей миг! – бросился Карл на лекаря и вцепился ему в одежду. – Ведь это невозможно… этого не может быть!!! Скажи же что-нибудь!

– Я должен осмотреть, – промолвил врач. – Но не здесь. Раненого надо раздеть, необходимо видеть тело… Выход один: на носилки – и во дворец. Конечно, лучше бы этого не делать, может стать еще хуже. Каждое движение сейчас для него – удар бичом по живому… Но иного выхода нет. Кладите ветки поперек, ложе должно быть жестким.

Карл дал знак. Поднесли носилки, предназначавшиеся для зверя или для человека, коли поранят на охоте. Людовика осторожно подняли и уложили, обмякшего, на то, что наспех соорудили для него. Теперь не везти, только пешим ходом, как указал врач, да и то соблюдая осторожность, ибо при каждом неверном шаге могла наступить мгновенная смерть.

Так и понесли. Но не кабана, а короля. И не радость, а горе было у людей; не улыбки, а скорбь застыла маской на всех лицах.

Лишь к вечеру добрались до Лана и в молчании, медленно двинулись ко дворцу. Едва стали подниматься по ступенькам, как двери распахнулись, вся в слезах выбежала королева-мать и бросилась к носилкам. На них – ее сын с лицом уже мертвеца.

– Сын мой, Людовик!.. Что… Что с тобой сделали? Кто посмел?! Боже! Господь милосердный! Да как же это! За что мне?!

Ноги ее подкосились, она упала на колени. Обняла руками носилки, впилась безумными глазами в лицо сына и вновь заголосила. Потом повалилась замертво, распластавшись на ступеньках. Гуго дал знак. К ней тотчас бросились, подняли, понесли. И за ней – носилки с телом ее сына, чуть живого, с восковым лицом, с начавшими синеть пальцами рук.

Двери закрылись за шествием, и все стихло. Но еще долго не расходились те, кто не пошел за королем, а остался внизу. Послышались реплики, восклицания, предположения. Делались выводы, давались прогнозы на будущее. Но что бы ни говорили эти люди, как ни пытались ободрить себя и других, уверяя, что все обойдется, – чувствовался страх. Постепенно, в одного за другим, он уже вселялся в умы и вызывал безотчетно, но вполне резонно, вопрос, на который никто не мог дать ответа: «Последний… кто же следующий?..»