Норвежские сказки

— Ну, тогда он брат и горной старухи, про которую я рассказываю, — наивно согласился Пер. — Я тоже слыхал про одного горного короля, который переселился, потому что не вынес шума и грохота. Но этот был отсюда, из наших мест. Был ли это муж старухи или другой кто — не знаю, но уж, наверно, один из этой породы горных богачей. Когда только начинали рыть рудники в Скаугском поле, жила там у Лангесейского ручья, что протекает между Согне-долиной и Тюристрандом, одна женщина; звали ее Реннау. Раз, около Иванова дня, рано утром она полоскала в ручье белье. Глядит, а на самом дне-то все серебро, серебро… Тут и блюда серебряные, и ложки, и всякая посуда… Лежит все на дне и так и блестит на солнышке. У нее даже в голове помутилось от такого богатства. Кинулась она домой за лоханкой, чтобы все забрать, прибежала назад, а серебра и след простыл. Ни единой серебряной монетки не осталось, одна вода блестит, переливается по камешкам. Вскоре затем начали там добывать медную руду. Пошел стук, гром с утра до вечера. Поздно вечером Реннау ходила к ручью. Глядит, навстречу ей едет на большой черной лошади толстый человек. А впереди него целый обоз возов с разным добром и стадо овец и другого скота.

«Здравствуй, Реннау! Я переезжаю!» — говорит он. — «Вижу, вижу, а зачем?» — спрашивает она. — «О, вы такую стукотню подняли тут, что голова трещит. Мне невтерпеж; переезжаю к брату в Телленмаркен. Но послушай, ты, Реннау, зачем ты такая жадная? Увидала в ручье серебро и захотела всю мою посуду забрать. А не жадничала бы, взяла бы, сколько могла в подол, и было бы у тебя серебро!»

— С тех пор, — продолжал Пер, — ничего такого и не слышно в этих краях. Либо взаправду те переехали, либо прячутся. Пожалуй, эта чертовщина и не смеет теперь появляться, потому что народ перестал верить в нее.

— А ведь ты и сам не знаешь, какую истину сказал! — воскликнул капитан. — И поумнее нас с тобой люди говорят то же самое. Ну, а ты все-таки рассказывай, что знаешь про своих троллей!

После многократных понуждений капитана Пер далеко за полночь занимал нас сказками, преданьями и рассказами о своих охотничьих приключениях. Время от времени и капитан со своей стороны рассказывал какую-нибудь историйку, которая обыкновенно заключала кое-какие колкие намеки на того или другого ушедшего от выстрелов Пера Мишку. Пер в ответ на это неукоснительно корчил самые невинные рожи и почесывал у себя за ухом. Капитан же иной раз, лукаво подмигивая, приговаривал: «Это ты на свой счет запиши, Пер Сандакер!»

Около полуночи мы улеглись перед огнем на скамьях и вздремнули. Когда мы проснулись, Пер объявил, что пора идти на ток. На дворе было изрядно холодно, снег подмерз и хрустел под ногами. Зато небо было совсем весеннее, ясное, голубое, легкие облачка, плывшие с юга, предсказывали, что ночной холод долго не продержится. Месяц низко стоял над горизонтом и вместо того, чтобы светить нам в нашем ночном странствии, только отбрасывал мягкий свет на далекие взгорья и верхушки дерев, и, просвечивая между стволами сосен, погружал все окружающее в фантастический полусвет, удлинял тени до бесконечности, рисовал сказочные силуэты между стволами, и лес от этого становился таинственным, глубоким, страшным.

Безмолвие леса нарушал только нежный утренний гимн реполова.

— Вот уж запела самая ранняя из пташек! — сказал Пер. — Скоро весь лес оживет; надо торопиться.

— Время есть, милейший! — сказал капитан. — Глухарь охотнее всего токует на взгорье между нами и Лендальским болотом, да я думаю, что сегодня ничего не выйдет — слишком холодно.

— Утром станет теплее, — настаивал Пер, — ветерок с юга тянет и, по-моему, сегодня они разыграются вовсю, благо прошедшие-то ночи холодны были. Вы послушайте только, как бойко скрипит кулик. Ждет хорошей погоды. И бекас блеет! Хорошо будет! — добавил он уверенным тоном.

Мы услышали своеобразный крик ночного кулика, похожий на кваканье лягушки, сопровождаемый резким шипеньем, в свою очередь напоминающим щебетанье трясогузки. При слабых лучах заходящего месяца мы различали силуэты этих птиц, перепархивавших в верхушках деревьев. Услышали мы и неприятный блеющий крик бекаса, то удаляющийся, то приближающийся, то раздающийся где-то высоко в воздухе, то над головами у нас, то чуть не под самым ухом, то во всех местах сразу, а самой птицы различить не могли. Вдруг дикий, пронзительный крик цапли заглушил остальные птичьи голоса; все пернатое царство, точно охваченное внезапным страхом, сразу смолкало при каждом ее вскрике, который благодаря наступавшей вслед за тем тишине производил еще более жуткое впечатление. Но тут послышались ясные звонкие трели лесного жаворонка, и его утренняя песенка, говорившая среди предрассветных сумерек о светлом блеске дня, составляла живой контраст со зловещими, неприятными криками ночных птиц.