Нос некоего нотариуса

— Но ведь я божусь же тебе, что твои черные дни прошли! Если ты захочешь жить, то больше не будешь ни страдать, ни работать; у тебя в году будет триста шестьдесят пять воскресений.

— А понедельников не будет?

— Будут и понедельники, если они тебе больше нравятся. Ты будешь есть, пить, курить сигары по тридцати су за штуку! Ты будешь моим товарищем, моим неразлучкой, другим моим я. Хочешь жить, Романье, чтоб быть другим моим я?

— Нет! тем хуже. Нет, уж я начал умирать, так лучше кончить сразу.

— А, так-то! Так я скажу тебе, трижды скот, какую судьбу ты себе готовишь! Я уж не говорю о вечных мучениях, которые ты приближаешь в себе с каждой минутой; но и здесь на земле, завтра, сегодня может быть, прежде чем ты сгниешь в общей могиле, тебя сволокут в амфитеатр. Тебя положат на каменный стол и станут кромсать на куски. Студент топором разрубит твою ослиную голову; другой станет рыться у тебя в туловище, отыскивая, есть ли сердце под такой глупой оболочкой; третий...

— Пощадите, пощадите, г. Л'Амбер; я не хочу, чтоб меня резали на куски! Я лучше поем супу.

Через три дня, благодаря супу и крепкому сложению, он был вне опасности. Его можно было перевезти в карете в улицу Вернель. Г. Л'Амбер, с материнской заботливостью, сам устроил ему помещение. Он дал ему комнату своего собственного камердинера, чтоб быть в нему ближе. Целый месяц он ходил за ним, как сиделка, и провел даже несколько ночей около него.

Эти труды не только не расстроили его здоровья, но придали свежесть и блеск его лицу. Чем он больше изнурял себя, ухаживая за больным, тем здоровее становился его нос, приобретая надлежащий цвет. Его жизнь проходила между конторой, овернцем и зеркалом. В это именно время, он как-то, в рассеянности, написал на черновой купчей: "Сладостно творить добро», — изречение само-по-себе несколько старое, но для него вполне новое.

Когда Романье решительно поправился, его хозяин и спаситель, изрезавший для него столько бифштексов и тоненьких ломотков хлеба, сказал ему:

— С сегодняшнего дня мы будем постоянно обедать вместе. Но если ты предпочитаешь обедать в людской, то тебя там будут кормить также хорошо и тебе там будет веселее.

Романье, как человек благоразумный, предпочел людскую.

Он там обжился и вел себя так, что все его полюбили. Вместо того, чтоб чваниться дружбой с хозяином, он был скромнее и тише последнего чумички. Г. Л'Амбер в его лице дал слугу своим людям. Все им пользовались, все смеялись над его говором и наделяли дружескими шлепками: никто и не думал платить ему жалованье. Г. Л'Амбер несколько раз видел, что он носит воду, переставляет тяжелую мебель, или натирает полы. В таких случаях, добрый хозяин дергал его за ухо и говорил:

— Ничего, забавляйся, я не запрещаю; но только не утомляйся чересчур.

Бедняга приходил в смущение от такой доброты и уходил в свою комнату, чтоб поплакать от избытка чувств.

Ему не пришлось долго жить в чистой и удобной комнате, подле комнаты хозяина. Г. Л'Амбер деликатно намекнул, что ему трудно обходиться без камердинера, и Романье попросил, чтоб его поместили на чердаке. Его просьба была тотчас же уважена; ему отвели конурку, в которой не соглашались жить судомойки.

Некоторый мудрец сказал: "Счастливы народы, не имеющие истории!" Себастьян Романье был счастлив три месяца. В начале июня с ним случилась история. В его сердце, дотоле неуязвимое, попала стрела Амура. Бывший водонос отдался с руками и ногами во власть бога, погубившего Трою. Чистя овощи, он заметил, что у кухарки красивые серенькие глазки и славные толстые и красные щеки. Первым симптомом его болезни был тяжкий вздох, способный опрокинуть стол. Он захотел объясниться, но слова застряли у него в горле. Едва он осмелился обхватить за талию свою Дульцинею и поцеловать ее в губы, — до того им овладела робость.

Его поняли с полуслова. Кухарка была особа не глупая, старше его на семь, или на восемь лет, и не чужестранка в стране нежностей и вздохов.

— Понимаю в чем дело, — сказала она, — вы хотите на мне жениться. Что-ж., голубчик, мы можем столковаться, если у вас кое-что есть.

Он отвечал, что у него есть то, чего можно требовать от мужчины, то-есть две крепкие и привычные к работе руки. Но мадмуазель Жанетта расхохоталась ему под нос и объяснилась понятнее; он в свою очередь расхохотался и с милой доверчивостью отвечал:

— Так для этого требуются деньги? Что ж. вы сразу не сказали? У меня денег пропасть! Сколько вам требуется? Например, довольно с вас половины состояния г. Л'Амбера?

— Половины его состояния?

— Разумеется. Он мне говорил это сто раз. Мне принадлежит половина его состояния, только мы еще не поделились; он бережет мою часть.

— Вздор!

— Вздор? Да вот он воротился. Я пойду и попрошу расчёта, и принесу вам целый мешок су на кухню.