Носитель судьбы

— Вход в пещеру где-то на этом склоне, но он очень небольшой, совсем как нора, а сейчас все будет засыпано снегом, — говорит юноша.

— Справимся.

— Ты всегда так говоришь. Мне нравится, что ты не падаешь духом, но там будет непросто. Очень непросто. Много песен богов.

— Я прибыл сюда не падать духом, а вылечить твой мир.

— И это заставляет меня переживать. Никто не умеет лечить мир. Ты не можешь исправить то, что сложнее тебя самого. Они все хотят лечить мир, а делают то, что мы видим.

Я улыбнулся.

— Это исправление будет вроде ампутации. Я не должен лечить все, только очищу рану. А это можно сделать.

— Спалле говорит, что ты умеешь видеть в темноте и нюхать, как пес. И что движешься быстрее, чем может заметить глаз.

— Некогда я это умел, но меня искалечил тот Деющий, Аакен, и эти умения ушли. Хотя все равно кое-что я смогу. Научился немного деять.

— Это опасно. Мой отец Деющих карал смертью. Они всегда устраивали несчастья.

— Это кое-что другое. Твой отец был прав, поскольку настоящие Песенники сейчас уничтожают мир. Я же дею лишь чуть-чуть. Это как взять в руки инструмент. Я не хочу притворяться богом. Боюсь песни богов и того, что она делает с человеком. Всякий из них слегка безумен, даже Фьольсфинн.

— А если нам удастся, что с ним сделаешь?

— Его я тоже заберу домой.

— Он не желает возвращаться. Любит этот свой город и не сумеет снова жить в ваших краях. Я это вижу. Когда решит, что опасность миновала, перестанет быть союзником.

— Знаю, Филар. Но до того еще далеко.

х х х

Рассвет. Серый штормовой рассвет, когда всё цве́та грязного полотна, с мелкими штрихами смолистой черни. Стальное небо, оловянная поверхность моря и светло-серый снег, покрывающий мерзлый лед, что высунулся в море языком в пять километров от устья реки и держится трехмильным поясом вдоль побережья.

Пусто и холодно, только птицы кричат, мечась в порывах ветра.

Корабль появляется будто ниоткуда — сперва едва видно пятнышко на горизонте, темно-серое на стальной поверхности моря, странная одиночная волна. Не видно парусов, только штрих мачты и низкие борта странной формы, словно продолговатый орех.

Нет парусов, но корабль плывет, проявляется выдвинутый вперед штевень, заканчивающийся резьбой в форме шипастой, ощеренной драконьей головы, но голова эта колышется из стороны в сторону и осматривается, моргая узкими глазками, в которых дремлет синее ацетиленовое пламя.

Корабль не снижает скорость, плывет прямо на вал льда и шуги, тянущийся до горизонта к едва видной линии берега, утонувшей в снегу под грязно-белым небом. Поднятый нос режет волну, а потом втыкается в лед, разламывая его на многоугольные плиты, что громоздятся по бортам; сотрясение проходит с шумом и грохотом через весь корпус, внутри что-то падает, отваливается один из щитов, висящих по бортам, но корабль плывет дальше. Нос еще сильнее задирается, плоское дно скользит по поверхности льда и давит его собственной тяжестью, за кормой бурлит и клокочет вода, выбрасываемая далеко назад, драконий корабль движется вперед, проламывая во льду темную полосу, полную колышущейся шуги.

Берег пуст. Никто не плавает, ладьи вытянуты на берег по сходням и укрыты в сараях и деревянных ангарах, законсервированы дегтем и просмоленной тканью. Море замерзло, реки встали. Побережье, сколько видит глаз, необитаемо, но там, дальше, где дремлют присыпанные снегом поселения, люди сидят в избах, жмутся к огню и прислушиваются к завыванию ветра. Зима. Все спит и ждет весны.

Только корабль с головой дракона на штевне движется, ломая лед, все медленнее, а потом останавливается. Корпус наполовину высовывается на лед, но уже не в силах его проломить, а потому потихоньку соскальзывает в полосу темной воды и замирает.

Раздается скрежет, и кусок борта опускается, открывая прямоугольное отверстие, изнутри вырывается пар, наружу высовываются сходни и упираются в лед.

Корабль выплевывает из себя людей. Фигуры разбегаются по льду, приседают, поводя вокруг натянутыми луками и небольшими арбалетами. Шестеро.

Едва заметные в белых одеждах, с мечами за спиной, с головами под капюшонами.

Минута тишины, и сдавленный окрик: «Чисто!»

Скрежет, топот, на сходнях появляется больше людей.

Теперь на снег друг за другом съезжают четверо больших, окрашенных в белый цвет саней. Они солидны, построены из наилучшего дерева и легких, крепких костей морских животных, с полозьями, на которые наклеены полосы меха морсконя, скользкого и крепкого, ложащегося назад и действующего как смазка, но не дающего саням соскальзывать в сторону.

На сани нагружены обернутые в кожу узлы, на одних едет большой, закругленный пакет, накрытый куском белой материи.

Теперь по сходням спускаются кони, накрытые белыми чепраками, коренастые, тяжелые тягловые кони побережья и пять скакунов. Все подкованы на четыре копыта зимними подковами, которые не дают скользить на льду.

Шесть стрелков все время контролируют окрестности, остальные управляются подле саней, запрягая по два коня в каждые и ведя скакунов.

Все происходит в тишине и поспешности и длится не больше десяти минут.