Носитель судьбы

– Я надеялся на человека, – сказал языком Побережья Парусов. – Откуда ты знаешь язык, на котором я говорил?

– Я Олаф Фьольсфинн, – представилось существо с глазами, наполненными светло-голубым льдом, с голым и гладким, как базальт, черепом, что порос лесом отростков, напоминающих замок с башнями и стенами. – Я сбрил бороду, может, потому ты меня не узнал. Отпусти меня.

Драккайнен отодвинул клинок, но в ножны вкладывать не стал.

– У меня раненые, – сказал он сухо. У Грюнальди стрела вошла в лопатку между звеньями кольчуги, у Сильфаны – неглубокий порез на бедре, а у Спалле текла кровь из-под вогнутого в одном месте шлема.

– У меня тоже, – кивнул Фьольсфинн. – Мне хватит, что ты не один из тех, я сдаюсь. Где остальные? Эти вот тоже с Земли?

– Местные, – коротко сказал Вуко. – Я один. Эвакуация летом, в здешний август, с побережья на Пустошах Тревоги.

Быколак и господин Орангутанго-Лев стояли рядом со щитами людей Драккайнена, порыкивая и обнажая изрядные клыки.

– Отзови этих чудиков назад в Нарнию, perkele. И вон тех паяцев, они опять перегруппировываются!

– Спокойно! Закончить битву! – крикнул Фьольсфинн, поднимая руки. – Опустить мечи! Это друзья!

Ему ответил ропот, который Драккайнен посчитал удивленным неудовольствием. Славные же приятели! Фьольсфинн протянул ему руку. Вуко колебался долю секунды, потянул время, перекладывая меч из руки в руку, а потом они пожали друг другу запястья по обычаю Побережья Парусов. Воины в куртках, украшенных знаком дерева, мрачно, но послушно отошли к лежащим на лестнице и на побережье приятелям. Над портом тоскливые крики птиц смешивались со стонами раненых.

Спалле медленно обернулся вокруг своей оси и упал на базальт, выпуская меч.

– Доктора у тебя есть? – спросил Драккайнен, пряча оружие и приседая подле друга.

– Аж четверо, – ответил Фьольсфинн. – Но, скорее, знахари. Сейчас придут.

Убитых было пятеро. Двоих убили Грюнальди и Варфнир, когда их брали в плен, на лестнице погибли трое, зато насчитали двадцать семь раненых, в том числе и четверо – тяжело.

Времени на обсуждения не было. Работали плечом к плечу, перемазанные в крови до пояса, поили лежащих успокаивающим отваром, накладывая швы, соединяя сломанные кости и деревянные лубки, подгоняя знахарей Фьольсфинна.

– Ты не отработал никакой лечащей магии? – спросил наконец Вуко.

– Только для крайних случаев, – ответил норвежец. – Боюсь применять к остальным. То, как я сейчас выгляжу, суть побочные результаты самолечения. Бывает так, что я могу кого-нибудь спасти, но он превращается в чудовище. Я не полностью это контролирую. Помоги-ка, тут внутреннее кровотечение. Похоже, он скоро умрет.

Драккайнен некоторое время бормотал по-фински, потом приложил растопыренную ладонь к грудной клетке умирающего гвардейца. Тело раненого напряглось и опало.

– Теперь перевяжи, – сказал Вуко, массируя ладонь, словно ударил его ток.

– Остановил кровотечение? – спросил Фьольсфинн.

– Попытался, – проворчал Драккайнен, глядя, как норвежец открывает глиняный сосуд и набирает что-то, что напоминало сахарную вату, и обкладывает этим рану. – Он или выживет, или нет. Не требуй слишком много. Я всего-то окончил курс военного парамедика. И что это такое?

– Гнездо одного вида насекомых, – ответил Фьольсфинн, обматывая раненого корпией. – Типа насекомых. Содержит антибиотики. Типа. Похоже на нашу паутину.

– Дай немного. Меня тоже кто-то клюнул.

* * *

А потом мы идем сводчатыми коридорами за человеком в плаще, с бесформенным, покрытым башнями черепом, спрятанным под капюшоном. Кто-то ведет наших коней, кто-то несет багаж. Спалле с сотрясением мозга путешествует на носилках, но он уже в сознании. Коридор встает над нами высоким сводом в путанице колонн и сложных геометрических линий пальмового узора на потолке. Гладкие стены отражают грохот копыт и наши шаги.

Внутри царит суровый холод готического собора.

Готика. Пик архитектурных достижений Средневековья. Истинная вспышка математики и строительного искусства, эпоха расчетов палочкой на песке и в головах, расчетов, которые должны были заставить миллионы кирпичей десятков причудливых форм сложиться, будто кубики лего, в стрельчатые формы, вознестись к небу и распределить друг на друга напряжение всей конструкции, чтобы строения пребывали вечно. Порой их возносили десятилетиями, передавая строительные тайны от поколения к поколению. Десятки лет.

Но тут нет кирпичей, нет расчетов, все будто отлито из текучего камня, гладкого, как стекло. Только время от времени встречаются здесь сросшиеся колонны, скрещенные ломанные поверхности сводов или ниши со ступенями, бессмысленно врастающие в потолки или боковой коридор, суживающийся в точку, как негатив башни.

Как если бы замок вырос, словно организм. У меня есть вопросы.

У меня много вопросов.

Дорогу нам освещают ряды кинкетов, в которых ползают голубые огоньки, похожие на газовые. Слишком много вопросов.