Носитель судьбы

– Смотря какое агентство. То, о котором ты говоришь, не могло уже послать никого. Политика. Мидгард нынче – запретная зона. Империализм не пройдет. Ни в какой форме, а особенно в межпланетной. Мы ведь едва-едва выиграли войну, и теперь нам стыдно. Очень по-европейски. Будем спасать вселенную от подлого человечества. Официально программа закрыта. Как и автоматическое наблюдение. Нам даже запрещено приближаться к этой орбите. Но неофициально есть желание понять, что здесь происходит, и скрыть следы. Не спрашивай, отчего таким образом. Потому что так захотели комиссары.

– Дюваль и я отсылали рапорты. Пока существовала станция. При помощи бионических передатчиков вроде радиолярия со стратосферным модулем; обычный воздушный шар с гелием. Наверное, именно потому они хоть как-то работали.

Он замолчал на миг и поправил кочергой дрова в камине. Небо над хрустальным куполом затянуло тучами, похожими на пожелтевшую вату, через ряд высоких окон на одной стене, открытых на террасный садик в японском стиле, было видно, как большими хлопьями падал снег. По морю уже поплыли тонкие ковры тающих хлопьев.

– Я выгнал акевитт. Настоящий, датский, из ненастоящих груш. Порой я делаю себе фрикадельки. Такие крупные, норвежские. А еще – шведский котбуллар. А еще яблочный пирог и сельдь в сладком соусе. Тут сельди нет, потому я мариную другие рыбины. Собственно, псевдорыбины. У сельди не должно быть конечностей, даже остаточных. Нет здесь перца и корицы, даже их лук – не совсем лук. Этого мне не хватает, но это – Скандинавия моего детства. Потом все это так или иначе оказалось запрещенным. Не знаю, что происходит сейчас, да и знать не желаю. Даже ностальгия моя какая-то идеализированная. Мне не слишком-то хочется тосковать, с тех пор как у меня есть этот замок. Да раскуривай уже трубку, я принесу акевитт и рюмки.

Он поставил на стол бутылку из бесцветного стекла, умело выдутую, со стеклянной грушкой, висящей внутри на хвостике. Драккайнен вспомнил, что когда он был ребенком, его отец получил точно такую же от одного норвежца и потом утверждал, что жидкость внутри была неописуемо отвратительной. Вот только у Ааки ровно такая же проблема была с ракией. Он порой пил ее, чтобы не показаться хорватам слабаком, но на самом деле любил только финскую водку.

Фьольсфинн налил напиток в рюмки, в воздухе разнесся странный запах, несомненно фруктовый, но до груш ему было далеко. Бутылка покрылась инеем. Драккайнен притронулся к ней, поднял и поглядел на виднеющуюся внутри грушку.

– Она изо льда, – заметил.

– Из полустабильного льда. Я назвал его «лед-4». Говорю же, я мастер льда.

– Кристаллическая форма Н₂О? Сколько может быть комбинаций кристаллической сетки, даже если переставлять атом за атомом?

– Н₂О с небольшим добавлением магического фактора «М». Даже обычный лед может быть несколькими десятками разновидностей снега, он может быть твердым, как стекло, или мягким, как пластилин. Все зависит от физических условий. Скажу так, что мы можем заменить температуру и давление другим фактором, более контролируемым.

Они выпили по ледяной рюмочке холодного напитка. Драккайнен чутко глядел на кадык Фьольсфинна, и проглотил алкоголь с минимальным запозданием. Вуко улыбнулся с усилием. Ааки был несомненно прав. Отвратительно. Но отец Драккайнена часто бывал прав. Таков уж он был. Слишком бунтующий и асоциальный для скандинава, слишком рассудительный и холодный для славянина. Вуко нес по миру его проклятие – спокойный индивидуализм и вечное несогласие с абсурдом. И он тоже часто бывал прав.

– Люди Огня не сдаются, – пробормотал он себе под нос. Выпил до дна и поставил рюмку. Фьольсфинн кивнул и налил им еще по одной.