Носки

— Командир был в бессознании. Одного мы потеряли там при миномётном обстреле. В потёмках не нашли. А ещё двое здесь где-то должны быть, — добавил я.

— Там ещё трое ребят из «не наших» тоже с нами приехали, — сказал Илья.

— Да, были здесь и такие, как ты говоришь «не наши». Да только по итогу осознали они, что всё-таки наши. И паспорта получили, и контракт подписали, — сказал ещё один солдат лет сорока, закинув полотенце на плечо.

— А чего вы не спали-то? Солнце вон только взошло, — спросил я.

— Да вот, провожали товарищей. Ваши койки освободили, между прочим. Буквально перед вами и отбыли они, — сказал старый солдат.

— Да вы не думайте, что у нас так здесь весело прям каждый день. Мы когда-то приехали сюда вообще никакие. Потом постепенно освоились. А по ночам всё равно кто-то кричит, зубами скрипит или плачет. Вот ночью-то и вспоминаешь действительность… насколько она жестокая, — сказал подсевший в тельняшке, обхватив сильно дужку кровати скрещенными руками. — Мы здесь уже два месяца. А какие были первые ночи, когда каждый второй выл от боли на Луну… — добавил он.

— Да пошли бы вы на хутор бабочек ловить! Кончайте со своей тоской. Видите, ребята и так насмотрелись, — сказал старик.

— Насмотрелись они, понимаешь. А мы так, не насмотрелись? — рассердившись, воскликнул кто-то позади импровизированного полукруга.

— Отставить нытьё, товарищ младший сержант! — выдал старик.

— Есть, товарищ ефрейтор! — растратив моментно своё недовольство, улыбнулся сержант.

Дверь палаты внезапно приоткрылась, и какой-то женский голос объявил о завтраке.

— Так, а это что за представление тут? — спросила высокая женщина-врач с каким-то лошадиным хвостом каштановых волос, которая резко зашла в палату, словно учительница начальных классов.

— Да вот, ребят расположили, — ответил Мироныч.

— Да уже весь госпиталь гудит про этих ваших ребят и про какие-то носки, — сказала женщина-врач. — Так, мужчины, объявлен завтрак, прошу по возможности выдвинуться в столовую. Остальным привезут сюда, — сказала она, что-то помечая на белом листе.

— Да, давненько мы не едали с этими проводами, — сказал Адриано как-то возбуждённо, и пошёл собираться.

Где-то половина палаты смогла самостоятельно выбраться в столовую, остальные остались.

В коридоре было значительно прохладнее, и оттого легче дышалось. Несмотря на то, что последние трое суток мы ужасно перемёрзли, в палате казалось всё равно излишне душно. Воздух там был очень сухим из-за пышущих батарей, отчего, казалось, сохли глазные яблоки, и нужно было постоянно моргать, чтобы они совсем не пересохли. Наверное, Адриано делал так именно из-за этого.

За минувшие трое суток мы так толком и не поели нигде. От голода у меня мельтешило в глазах и пропадала резкость картинки, получаемой из этой действительности. В ногах была жуткая слабость. Такая, что я не ощущал уверенной опоры под собой, пару раз подвернул правую ногу и чуть не упал, пока шёл.

Илья тоже едва поднимал ноги, шоркая подошвами тапок по бетонному полу.

Зайдя в столовую, мы начали рассаживаться за уже накрытые столы.

Я уселся на лавочку, и передо мной предстала тарелка ячневой каши с говядиной, рядышком варёное куриное яйцо, два куска чёрного хлеба, серая булочка с кусочком сливочного масла и стакан горячего цикория с молоком.

В этот самый момент всё вокруг растворилось. Я не слышал, кто и что говорил, я вообще ничего не слышал, кроме многочисленного бряканья столовыми ложками по тарелкам. Я буквально проглотил содержимое тарелки, не жуя и давясь, жадно запихивая кусочки хлеба и в без того полный рот. Наверное, через минуту лицо моё объял сильный жар, а глаза начали слезиться от столь быстрой трапезы. Цикорий хоть и был с молоком, но всё-таки был довольно горячим, и я расправился с этим стаканом, тоже не медля, отчего обжог нёбо и окончательно захмелел.

Закончив запихивать в себя еду, я ещё больше ослаб и сгорбился, оперевшись локтями на стол. Постепенно ко мне стало возвращаться хоть какое-то сознание, и я увидел такого же хмельного Илью, который, как и я, казалось, вот-вот свалится с лавки и вырубится прямо на полу в самой нелепой позе.

Потом, немного погодя в моё правое ухо залетел разговор двух женщин. Это были врачи.

— Нам сегодня рано утром привезли раненых с пулевыми и с обморожениями, — начала одна из них.

— Да, мне сказали, — ответила другая.

— Так вот. Начали мы добираться до ран. А на каждой ране примотан шерстяной вязаный носок, — продолжила первая.

— Так, наверное, не было больше ничего. Что было, то и примотали, — предположила вторая.

— Да подожди. Дело совсем не в этом, — перебила первая. — Размотали мы их боевые намотки. Коснулись, а пули-то нет! И рана свежая почти затянулась уже, несмотря на такое истощение солдат, — добавила она. — А они нам про эти носки что-то в бреду бормочут. И про какого-то писателя. Мы вообще ничего понять не можем, — оглянувшись по сторонам, удивленно проговорила она. — А, Любовь Андреевна! Как у вас обстановка с новенькими? — обратилась она к подошедшей женщине.