Носочки-колготочки

Только Маринка сидела тихо-тихо, руки` не тянула. Она не знала, что напоминает ей эта музыка, но говорить о ней было почему-то неловко. И даже слушать, что другие болтают, неловко. Маринка заткнула уши.

– Ну-с… Теперь переходим к главному. Сели, ручки положили на коленочки, – сказала воспитательница и кивнула строгой пианистке. – Прошу вас, продолжайте.

Пианистка заглянула в список и назвала несколько фамилий, в том числе Маринкину.

– Те, кого назвали, выйдите к инструменту, – велела воспитательница.

– Дорогие дети! – сказала строгая пианистка. – Вы приглашены заниматься в нашей музыкальной школе. Обязательно скажите об этом своим мамам и папам, не забудьте.

– Я всех оповещу, не волнуйтесь, – заверила воспитательница.

– А теперь самое главное, – продолжала пианистка. – Вы сейчас можете подойти и посмотреть поближе инструменты, которые мы вам принесли, и выбрать тот, что вам по душе. Да, в школе есть еще баян. Все видели баян?

– Да! Да! – недружно загалдели дети, и воспитательница на них прицыкнула.

Мальчишки сразу прибились к трубачу – ведь труба не просто так, с трубой военный оркестр выступает; девчонки собрались около пианино и стали тыкать по клавишам (и неудивительно, инструмент трогать не разрешалось, а тут – нате, пожалуйста). Маринка осторожно подошла к скрипке и робко погладила ее по корпусу одним пальцем.

– Нравится? – улыбнулась девушка.

– Ага… – выдохнула Маринка.

– Хочешь смычок подержать? На, бери!

Маринка двумя пальцами взяла смычок. Он оказался тяжелее, чем она думала, и едва не выскользнул на пол. Девушка опять улыбнулась.

– Ну, не бойся. Крепче держи! А знаешь, из чего он сделан?

Маринка замотала головой.

– Из конского волоса. Ну как, придешь ко мне учиться?

– Приду, – прошептала Маринка.

Весь вечер она только и говорила, что про скрипку, – все уши маме прожужжала. Всё-всё рассказала – и про конские хвосты, и про человеческий голос, и даже про дьявола. И мама, что-то такое в уме подсчитав, согласилась – чем болтаться без дела, уж лучше пусть Маринка займется музыкой, тем более что вон она, музыкальная школа, через два двора, а скрипка все-таки не пианино, стоит недорого, – и Маринка несколько дней засыпала счастливая, мечтая, что она будет много-много заниматься и тоже научит скрипку говорить, как Никколо Паганини.

А потом, конечно, случилась катастрофа. И опять, конечно, из-за глаз.

Едва взглянув на Маринку, директриса из музыкалки что-то такое заподозрила и отправила их с мамой к глазному за справкой, а глазной справку не дал. Еще и маму отругал, что глупость такую выдумала – у ребенка глаза и так в разные стороны, а тут еще коситься будет, шею вывернув, что же через несколько лет получим?

Маринка рыдала два дня. Мама ругалась. Директриса приглашала Маринку хоть на фортепьяно учиться, такой слух хороший. А мама возражала, что она еще воровать не научилась – пианино покупать. Директриса обещала, что пусть Маринка прямо в школе занимается первое время, пока денег не накопят, мама вздыхала громко, мол, где тут копить, пару ботинок девочке купить не могу, а Маринка твердила: не хочу, не хочу на пианино, хочу на скрипку, – и так всё время, пока мама не разозлилась окончательно и не вкатила ей отменную затрещину.

После затрещины Маринка неожиданно перестала плакать, но промолчала долгую неделю.

– Марина, не молчи! – ярилась мама. – Надоели твои постоянные капризы!

Но Маринка молчала. Мама не понимала, нет. А это был не каприз, совсем-совсем не каприз.

Со временем история забылась, конечно. Маринка заговорила с мамой и больше не просилась ни в музыкалку, ни в кружки, ни в спортивные секции – никуда. Ведь если никуда не проситься, тебя и не прогонят. В третьем классе ее приняли солисткой в школьный хор, и это было здорово, но все-таки не скрипка. В утешение мама однажды подарила Маринке пластинку с произведениями Паганини, о чем уже сто раз пожалела, слушая после восьми часов работы бесконечный двадцать четвертый каприс, который дочка гоняла подряд, когда бывала в плохом настроении.

И вот теперь проигрыватель конфисковали. Маринка не заплакала, нет. Даже не разозлилась. У нее ведь был новый магнитофон, да еще с наушниками. «Вот приедет дядя Юра, – решила Маринка, – и перепишет мне с пластинки на кассету. Буду слушать сколько захочу. И ничего мне мама тогда не сделает». А Лёшку она решила больше не любить. Ну его. Раз ему одни магнитофоны нужны, а не люди.

Ах, какие глазки…

В город переехали в начале декабря, сразу после маминой свадьбы. Маринкин отчим, дядя Юра, был хороший человек. Он никогда не ругался, а, наоборот, всё время шутил, даже мама как-то подобрела. Новые одноклассники тоже приняли Маринку неплохо. Никто к ней не цеплялся. Впрочем, особенно и не расспрашивали – новенькая и новенькая, подумаешь. Все они были друг другу немножечко новенькие, их собрали в девятый сразу из трех восьмых, и за истекшие три месяца они еще не успели как следует привыкнуть друг к другу.