Носочки-колготочки

А после уроков Лёшка и Сашка неожиданно вызвались провожать, и Лёшка даже понес ее сумку до самого подъезда, так что Маринка была вовсе на седьмом небе. Лёшка ужасно много говорил – про то, что он раньше думал – Маринка такая, а она, Маринка, совершенно другая; Сашка поддакивал, Маринка шла ни жива ни мертва и чувствовала счастье настолько полное, что едва слушала Лёшку – ей было и так хорошо. Поэтому у подъезда, когда стали прощаться, она не сразу поняла суть его просьбы.

– Ну так что, подаришь? – с надеждой спросил Лёшка, возвращая Маринке тяжелую сумку с учебниками.

– Что подарю? – очнулась счастливая Маринка.

– Ну, этот… Магнитофон-то свой?

– Как… как это «подаришь»?

– Ну, тогда хоть поносить дай. Ненадолго, на недельку всего. Я не сломаю, честное слово!

Признаться, Маринка не нашлась, что ответить (и теперь это мучило ее отдельным пунктом – надо было послать его, да и все, но нет, не послала, язык не повернулся). Она долго смотрела на Лёшку сквозь очки, точно увидела его в первый раз, а потом повернулась и молча пошла к подъезду, даже «пока» не сказала.

– Ну и дура! – зло сказал Лёшка ей в спину. – А ведь я с тобой дружить хотел. А ты какую-то пластмасску пожалела.

– Да что с косой взять? – добавил Сашка. – Пошли отсюда!

В глазах у Маринки уже накипали слезы, и поэтому она не могла обернуться, крикнуть этим дуракам, какие они подлые гады, – только дверью подъезда хлопнула покрепче, чтобы поняли, и пулей взлетела к себе на второй этаж.

Дома Маринка, еще не раздевшись, побежала прятать новый магнитофон в шкаф, под простыни и полотенца, чтобы никто никогда не нашел, а когда немножечко успокоилась, сняла с антресолей старенький проигрыватель и стала слушать любимую пластинку – лишь бы только не плакать, не плакать.

Она полюбила эту мелодию еще в детском саду, в старшей группе, когда на музыкальные занятия пришла комиссия и стала выбирать детей, которые годятся в музыкалку. Возглавляла комиссию строгая пианистка в черном платье, с нею были еще толстый дяденька с трубой и ослепительно красивая девушка с распущенными золотыми волосами и черным кожаным футляром.

Сначала всех по очереди вызывали к пианино и проверяли слух. Маринку хвалили больше всех. А потом начали знакомить с музыкальными инструментами. Строгая главная пианистка взмахивала над клавишами белыми полными руками и играла бодрые марши и задорные полечки, спиной помогая мелькающим рукам и близоруко щурясь в ноты, потом толстый дяденька трубил громко и пронзительно, смешно раздувая розовые, гладко выбритые щеки. А потом девушка открыла свой футляр и вынула скрипку.

– Дорогие дети! – ласково сказала девушка. – Скрипка – самый прекрасный, но и самый сложный инструмент. Чтобы научиться играть на ней, нужно упорно трудиться каждый день – ленивый человек никогда не заставит ее петь. Зато человек упорный и талантливый может сделать так, чтобы скрипка не только запела, но даже заговорила человеческим голосом. Таким был итальянский скрипач-виртуоз Никколо Паганини. Он владел инструментом так хорошо, заставляя свою скрипку говорить человеческим голосом и плакать как дитя, что его даже обвиняли в сделке с дьяволом. Однажды, когда враги и завистники испортили его инструмент, ему пришлось играть на одной струне целый концерт. Но Никколо Паганини был так талантлив, что справился с этой невозможной задачей.

Дети слушали, притихшие, а девушка продолжала:

– Сейчас, дети, я сыграю вам двадцать четвертый каприс Никколо Паганини. Не целиком, целиком вы его пока не поймете, – только самые первые музыкальные фразы. Несколько раз. А вы послушаете и скажете, что они вам напоминают.

Девушка прикрыла глаза, склонила голову набок, прижала скрипку щекой и заиграла. Маринка сидела завороженная, пытаясь уследить за порывами смычка, а он так и мелькал и, кажется, вовсе не касался струн. Музыка зарождалась как бы из воздуха, а скрипачка ловила ее тонкими подвижными пальцами и забирала себе, прятала под опущенные веки, под щеку, прижатую к корпусу, и Маринке было страшно, что вот сейчас она все заберет и больше ничего не останется.

Музыка оборвалась, красивая девушка осторожно опустила скрипку. Коричневое глянцевое тело снова легло в футляр, на красный бархат. Теперь скрипка казалась Маринке гигантским майским жуком, которого насадили на иголку – для коллекции. Дети стали понемножечку шуметь.

– Внимание, внимание! – Воспитательница похлопала в ладоши. – Ну-ка, давайте ответим нашим гостям, на что эта мелодия похожа?

Дети стали тянуть ручонки, даже привставать с места.

– Так бабочка летает! – громче всех выкрикнула Иришка, не дожидаясь, пока ее вызовут.

Девушка улыбнулась.

Однажды, на музыкальных занятиях, когда детям играли веселые музыкальные пьески, кто-то сказал про бабочку, и его похвалили. С тех пор прием действовал безотказно и вопрос был только в том, кто успеет быстрее сказать про бабочку. А Иришка была шустрая.

– Спасибо, Ира, – строго произнесла воспитательница. – Кто еще хочет сказать? Стасик?

– Нет же, нет! Это когда метель зимой! – возразил Стасик.

– Верно, – опять улыбнулась девушка.