Носочки-колготочки

Дом не продали, и каждое лето семья возвращалась, чтобы снять с окон тяжелые ставни, вымести паутину из углов и привести в порядок сад. Точнее, этим занимались пожилая мексиканка Жиневра и ее глуповатый сынок Бенисио, а родители только наблюдали и давали указания – бестолковая парочка нуждалась в постоянном руководстве.

Дора оставалась не у дел и целыми днями слонялась по запущенному дому. Опережая ленивую Жиневру, заходила в неубранные комнаты и быстро-быстро писала на пыльных поверхностях письма. Длинные не получались, потому что буквы выходили крупными и самого большого стола хватало, только чтобы вывести «Дедушка, привет, это я, До…» – имя уже не помещалось, а за дверью раздавалось шарканье прислуги, которая подступала с тряпкой, и нужно было прятаться в чуланчик, с тем чтобы проскользнуть за широкой спиной, пробраться в детскую и там, на тумбочке, продолжить «…ра, я скучаю по тебе». «Найди меня, пожалуйста» приходилось на зеркало, но последняя буква не влезала, а в родительской спальне уже убрано – начинали всегда с нее. Дора смутно надеялась, что, если успеет дописать свое письмо, он сможет его прочитать.

Потом она выходила в сад и пряталась в беседке, наблюдая, как старательный Бенисио приводит в порядок лужайку, подравнивает кусты, чистит бассейн. Его круглая черная голова была стрижена чем-то не менее грубым, чем газонокосилка, смуглая потная спина блестела, как мокрые коричневые камни, обрамляющие садовую дорожку, а комбинезон был линялый, как хлорированная вода, но на лице дремали коровьи глаза и цвели темные губы, ведь ему всего лет семнадцать, но тебе, Дора, тебе-то семь. Девять. Одиннадцать. Ты уже почти девушка, Дора, незачем заглядываться на прислугу.

Он же не обращал на нее ни малейшего внимания, из лета в лето упорно обихаживал сад, огибая ее, как белотелую скульптуру, – с безрукой девки хотя бы смахивал паутину, замедляя движения губки на круглой груди с острым соском (второй отбит). У Доры к тринадцати годам сиськи стали не хуже, но для Бенисио хозяйская дочь была существом бесполым, бесполезным и посторонним в его ясной жизни.

Однажды Дора нарядилась в красное. У нее была блузка с объемными рукавами из тончайшей, почти нежаркой шерсти и юбка, обтягивающая худые бедра и расходящаяся к подолу цветком. Кровавый цвет ей не шел, делая бледное лицо чуть зеленоватым, но это была ее самая взрослая одежда, купленная к приему в честь Рождества, который устраивали в папиной фирме для семей сотрудников. Дора притащила костюм на летние каникулы специально для решительного шага. Она надела узкие белые туфли с двухдюймовыми каблучками, взяла лаковую сумочку и с независимым видом подошла к Бенисио, увязая в жирной садовой земле.

Он даже не разогнулся, продолжая пропалывать клумбу.

– Привет, как дела, пойдем послезавтра танцевать куда-нибудь? – храбро глядя на его темную спину, проговорила она. После мучительной паузы добавила: – Мама одну не отпускает.

Через несколько бесконечных секунд парень поднял голову и мутно уставился на нее. Дора не выдержала, отвернулась и побежала к дому, подворачивая лодыжки. Когда она захлопнула дверь и выглянула в окошко, оказалось, что он до сих пор смотрит ей вслед. Потом Бенисио снова занялся сорняками.

Два дня Дора болела от стыда, вспоминая каждый свой шаг и жест, – зачем, зачем? И что она сделала не так? Как нужно было сказать? И как теперь жить, если немедленно умереть не получилось? По утрам, пока он был в саду, она пряталась в доме, но в пятницу мама попросила заглянуть в почтовый ящик, и Доре пришлось выйти. Улучила момент, пока Бенисио вроде нигде не было, но, когда возвращалась, парень оказался тут как тут. Остановил около бассейна и сказал:

– Пять баксов.

Дора подумала, что ослышалась:

– Что?

Парень хмыкнул:

– Ладно, мисс, три доллара, и я отмажу тебя от мамки.

Дора собрала волю в кулак и небрежно ответила:

– О’кей, заезжай за мной в восемь.

Оставшиеся часы прошли в тревоге, она не могла решить, как лучше нарядиться: красное в прошлый раз вроде бы принесло ей неудачу, но, с другой стороны, он все же согласился, а главное, ничего более взрослого у нее нет. Не надевать же майку с «Хелло Китти» и юбку в клеточку, как утром.

Дора наврала насчет мамы, родители уезжали в гости, и с семи до одиннадцати она была совершенно свободна. Как только их машина отъехала от ворот, Дора оделась и, громко топая неудобными туфлями, пошла в родительскую спальню, чтобы напудрить перепуганное лицо и накрасить губы алой помадой.