Ностальгия

Через неделю любые, даже хорошо организованные, митинги стихают при одном нашем появлении. Нас обходят далеко стороной, как зачумленных, наивные агитаторы пытают удачу где угодно, только не среди нас, и никакая сволочь не пытается поджечь наши коробочки. Матери пугают нами малышей. Мы отвечаем на оскорбление ударом приклада в зубы и открываем огонь в ответ на брошенный камень. Морпехи из разных рот словно соревнуются, кто больше настреляет. Мы как волки в овчарне, нас спустили с цепи, и мы с лихвой оправдываем свою репутацию безжалостных убийц. Мы расстаемся с иллюзиями, у кого они еще были, и отбрасываем тормоза. Свобода убивать, пусть прикрытая официальной необходимостью, — все равно свобода. Зажатые в тиски жестокой дисциплины, мы находим себя в этой отдушине. Мы все немного съезжаем с катушек, я начинаю понимать это, когда ловлю себя на мысли, что, глядя на переходящего дорогу человека, непроизвольно считываю с панорамы шлема данные о силе ветра и расстояние до цели. Именно до цели. Все, что двигается в нашей зоне ответственности, — просто цели. «Психи» сбиваются с ног, моют нам мозги так часто, как могут, избавляя от ночных кошмаров, и мы спим, когда выпадет часок, счастливо, как младенцы. И когда прицельная панорама переходит в боевой режим, наши головы выключаются напрочь, мы просто станки для автоматического оружия, идеально приспособленные для стрельбы из любого положения. Латино зовут нас синими собаками. Нам такой пиар — только в кайф, мы такие и есть. Единственное, что нас напрягает, — отсутствие огневой поддержки. Дай нам волю, мы запрашивали бы поддержку ротного уровня по нескольку раз за день. Но взводы тяжелого оружия максимум, что могут сейчас дать — дымовую завесу из слезоточивого газа да осветительные люстры ночью, что в темноте смотрятся на своих парашютах посланцами пришельцев из космоса.

И вот мы уходим из Зеркального. Восседаем на броне, оглядываем с высоты вновь оживленные улицы, разбитые машины уже убраны с тротуаров, пулевые щербины в стенах домов спешно заделываются. Нацики все еще патрулируют улицы, и беспилотников в небе между башнями хватает, но мы уже не нужны. Теперь тут справятся и без нас. Прохожие оглядываются нам вслед, провожают машины долгими взглядами. То ли от них мне неуютно, то ли просто настроение такое, но мне хорошо оттого, что лицевая пластина опущена и мое лицо невозможно разглядеть. Мы сделали все, что от нас требовалось, хотя ощущение внутри, словно мы трахнули собственный город. По крайней мере, «они теперь свое место знают», как выразился сегодня Паркер. Кого он имел в виду — латино, или местное правительство, или еще кого, я так и не понял. Мы все теперь избегаем говорить о том, что происходило в Зеркальном в последние дни. Порядок навели, и точка. Кому надо, пусть выясняет подробности. Мне ни к чему. Моим, судя по их лицам, — тоже. Только взводный катит на головной машине с видом победителя без страха и упрека — забрало поднято, гордый, несокрушимый, чисто выбритый, литой. Словом — кровь с коньяком. «В принципе неплохой мужик, хоть и мудак», — думаю я. Немного сдвинут на традициях, резьба у него крутая, но кто в Корпусе не режется? Или это на меня так действуют скорый отдых и картины будущих оргий в Марве?

«Томми» рычит подо мной уверенно и привычно, все молчат, даже бормотание наушника по ротному каналу стихло, благодушие постепенно охватывает меня, и Зеркальный уплывает назад огромным сияющим кораблем, оставляя в себе наши страхи и сомнения.

Марв встречает нас, как родных. Целую неделю нас готовят к чему-то, о чем и думать-то неохота. Иначе как объяснить семь дней бесшабашного загула, перемежаемого короткими пересыпами в казарме? Увеселительные заведения военного городка работают на всю катушку, комендантские службы сбиваются с ног, растаскивая драки и собирая пьяных. Жены военных неодобрительно косятся из окон на вакханалию пьяной радости, захлестнувшую обычно тихие чинные улицы, и стараются не отпускать детей без сопровождения. Мы стремительно избавляемся от излишков средств, скопившихся на наших счетах. Армейские питейные заведения и учреждения красных фонарей лопатами гребут нехилые комиссионные, словно чувствуя, что после нас им долгие месяцы сидеть на голодном пайке голых окладов.

— Где были-то? — спрашиваю у Гуса.

— А, на побережье. Помогали нацикам лагеря охранять. Патрули по берегу, прочесывание лесов, то-се… А вы, рассказывают, Зеркальный на уши ставили?