Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том I

Но я не вернулся из этого удивительного путешествия, потому что Иван Антонович Ефремов, учёный и поразительный фантаст, с той самой поры стал одним из любимейших моих писателей. Как и американский писатель и учёный-натуралист Эрнест Сетон-Томпсон, автор первой моей прочитанной в жизни книжки. Чудесная же повесть Ивана Антоновича «На краю Ойкумены» с тех пор непременно была всегда со мной, куда бы я ни поехал и где бы ни жил – я просто выпросил её у моего друга-одноклассника Гриши Овечкина, который и дал мне почитать этот потрёпанный уже томик. В конце концов он всё-таки где-то затерялся на перекрёстках моих жизненных дорог. Но потом, уже в довольно зрелом возрасте, когда в нулевые годы XXI века я уже жил с семьёй в Москве и стал часто посещать богатейшие столичные книжные магазины и книжные развалы на Арбате, мне снова в руки попала эта удивительная книжка. Ещё не читая, а просто бегло пролистав этот томик в экономичном по советским временам картонном переплёте, я практически до мельчайших подробностей вспомнил всё содержание этой повести, будто в этих неповторимых приключениях древнегреческого юноши участвовал лично и я сам. Кстати, и сейчас эта книга рядом со мной, она стоит на книжной полке среди многих других таких же изумительных и мудрых книг Ивана Антоновича…

6

Где-то в конце третьей четверти выпускного, десятого, класса наша «литераторша» Людмила Петровна Руснак задала нам сочинение на свободную тему. Однако эту самую «свободную» тему она всё же, хоть и довольно схематично, но обозначила. За два спаренных урока, на которых мы обычно писали тогда сочинения, мы должны были изложить в своих школьных тетрадях по русскому языку, кем же всё-таки мы хотели (или мечтали) стать во взрослой уже своей жизни.

В начале этого последнего для нас школьного года к нам пришли сразу три молодых учителя, только что закончивших обучение в пединститутах. Были они абсолютно разными людьми и по характеру общения со своими учениками, и, видимо, даже по уровню знания предмета, а также педагогического опыта и, естественно, таланта. Так, совершенно бездарно, на мой взгляд, преподавал физику молоденький учитель по фамилии Гопа. На его уроках мы откровенно отдыхали и занимались своими делами: кто-то с кем-то играл в морской бой, другие перебрасывались записками, переговаривались друг с другом, третьи делали домашнее задание по другим предметам или просто читали какую-нибудь интересную книгу. Одним словом, никто не слушал его монотонный пересказ материала очередной темы – слово в слово по учебнику, хоть проверяй. И точно, проверяли даже некоторые из нас и практически почти не ошибались. Он чувствовал наше негативное отношение к себе и так же неприязненно относился к нам, поскольку не мог не знать о злословии учеников из всех школьных классов за его спиной по поводу произношения неблагозвучных вариантов его короткой фамилии. Так же скучно преподавала свой предмет и химичка, которую мы звали только по имени – Нина, нередко доводили её до слёз, в общем-то, довольно неумными репликами по ходу урока. В таких случаях наши девчонки сразу начинали её успокаивать, а на ребят осуждающе шикать. Кстати, Нина никогда на нас не жаловалась директору, кроме единственного случая. Тогда мы тёплым весенним деньком и перед самым звонком на урок химии почти в полном составе, причём вместе с девчонками, выпрыгнули в распахнутые настежь окна (в десятом классе мы учились на первом этаже школы) и убежали на сопку за школьным стадионом собирать подснежники. В классе остались только несколько уж очень прилежных школьниц. На следующий день, естественно, после предварительной нелицеприятной беседы с нашей извечной заступницей Виргинией Иннокентьевной, к нам пришёл на внеочередной классный час директор школы и к всеобщему удивлению довольно мягко пожурил нас за этот проступок. И в самом деле, за что нас, выпускников, было наказывать: был уже месяц май, тёплый солнечный день, зеленеющий лес за окном, и до выпускных экзаменов совсем уже рукой подать.