Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том II

Наивысшей точки эта нервная катавасия достигла в апреле, когда меня и редактора уже официально, за неделю до назначенного срока, через секретаря нашей первичной партийной организации Худолея пригласили на «лобное» место, то бишь заседание бюро Кировского райкома партии. И это мучительно долгожданное известие, так уж случилось, совпало с другим и для меня оказавшимся очень важным, поскольку оно побудило меня к немедленным наступательным действиям. Его принесла в редакцию и лично для меня экономист Иннокентьевского совхоза, и она же – секретарь совхозной партийной организации (к сожалению, забылась её фамилия). Она мне поведала о самых свежих фактах откровенного самодурства забуревшего донельзя руководителя совхоза по отношению к рядовым работникам этого хозяйства. Причём особенно к тем, с кем я встречался во время моей ноябрьской командировки в село и кто, по его мнению, мог быть моим информатором о всех негативных фактах его директорской деятельности. Не помню уже о всех подробностях её рассказа, но один факт и до сих пор чётко остался в памяти: он в грубых словах и при людях отказался помочь одной из работниц совхоза в выделении автотранспорта, чтобы та могла отвезти в городскую больницу опасно заболевшую дочь, а сам тут же сел в свой директорский «ГАЗ-49» и поехал в тот же город, чтобы встретить на железнодорожной станции собственную дочь. Этот факт меня очень уж тогда здорово задел, поскольку я по себе давно знал, как трудно добираться было в это таёжное село при нестабильном автобусном движении, а личного автотранспорта тогда у сельчан вообще, можно с уверенностью сказать, не было. Видимо, именно по этой самой причине мне этот факт и запал в душу.

Как бы там ни было, но слёзный, в полном смысле этого слова, рассказ секретаря совхозной парторганизации и побудил меня тогда к немедленным действиям. Никому не говоря ни слова, я тут же написал большое письмо собкору газеты «Правда», в ту пору органа ЦК КПСС, Виктору Кожемяко, работавшему и жившему во Владивостоке. За год до этих событий он приезжал в Лесозаводск, приходил и к нам в редакцию, познакомился с нами. Это был очень хороший партийный журналист, работавший на нашем Дальнем Востоке, его публикации всегда были очень актуальны и добротно сделаны, и его авторитет был поистине непререкаемым. Письмо я написал вечером дома, утром отправил и стал ждать со смутной надеждой на лучший исход в нашем гиблом совсем уже деле.

Однако прошла и эта последняя неделя, никакой реакции на моё письмо не последовало. Вот мы уже едем с редактором в Кировку, в ожидании высочайшего наказания, долго сидим в приёмной райкома партии, переполненной людьми, которых одного за другим вызывают «на коврик» на смену выходящим из дверей кабинета первого секретаря, будто из парной (потому и называли в народе райкомовскую приёмную не иначе как предбанником). Вот уже и один из инструкторов, готовивших наше «дело» на заседание бюро, с поистине иезуитским сочувствием лично поведал нам, что никакого снисхождения нам ждать не следует: мол, «первый» настроен крайне решительно. И вечер уже близок, а мы сидим с утра и без обеда в этой душной приёмной, измученные ожиданием плахи с топором. Мы остались уже только вдвоём с редактором в приёмной – Худолей куда-то и как-то незаметно уже исчез. Из кабинета, где ещё шло заседание бюро, вышел заведующий организационным отделом райкома Томиленко и что-то тихо шепнул редактору. Владимир Андреевич Нахабо тут же подошёл ко мне и сказал как-то уж очень обыденно, если не сказать устало:

– Пойдём, перекусим хоть…

Перехватив мой недоумённый взгляд, усмехнулся:

– Пошли-пошли, сняли наш вопрос…

В полной апатии, даже нисколько не обрадовавшись его словам, я вяло поплёлся за ним из райкома.

Вместе с водителем редакционной машины и ждавшим в ней нас редактором Мироном Буниным, приехавшим с нами в качестве поддержки, что ли, мы зашли в местную чайную и заказали обед. Там редактор и сказал, почему был снят наш вопрос. Оказывается, первому секретарю райкома партии Агапову, прямо во время заседания бюро, позвонил из Владивостока Виктор Кожемяко и сказал коротко: вопрос снять. Мол, он приедет и сам во всём разберётся.

У меня вдруг закружилась голова и потемнело в глазах – случился короткий обморок…

11.

И ещё раз о фатальных свойствах человеческой памяти, особенно в пожилые годы. Совсем недавно, роясь в своих старых бумагах, совершенно неожиданно для себя самого, я обнаружил пожелтевшие листки с записями, очевидно, по самым свежим следам этих памятных событий, но с забытыми мною подробностями. Приведу эти записи с некоторыми сокращениями: