Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том II

– Как вы знаете, я живу с ним рядом и всю эту картину наблюдал своими глазами. Отправляясь в баню, попросил Емельяныч у старухи своей на сто граммов. Но та ни в какую – не дам, и всё тут. Как ни упрашивал её дед – бесполезно. Так ни с чем и отправился дед в баню, в конец обескураженный. Но, как говорится, без выходных положений. Минут через пятнадцать ворачивается он домой и к старухе: «Слышь, Ганя, там парень из палатки кальсоны продаёт – совсем новые и недорого, всего тридцать рублей просит. Давай купим?» Женщины ведь народ бережливый, старается каждую копейку с толком истратить. Старуха, конечно, согласилась. «Неси, – говорит, – посмотрю». Дед минут через пять ворачивается, приносит кальсоны. Повертела их подслеповатая бабка – придраться вроде бы не к чему, только раз, видно, стиранные. «За двадцать пять, – говорит, – можно было б взять». А Емельяныч таким ласковым голоском: «Я, – говорит, – Ганя, с ним и договорился за двадцать пять, а пятёрку на сто граммов употребить. Да уж ладно, потерплю. Сам понимаю, лучше вещь приобрести – ведь смотри, кальсоны совсем новые». Доверчивая старуха протянула ему четвертак и только было хотела спросить, а как же того мужика зовут, как Емельяныча и след простыл. Приходит Емельяныч из бани в дым пьяный и никак не может дверь в свою хату найти. Стучится в закрытый коровник и кричит: «Открой, Ганька!» Я как раз у себя на крылечке сидел, курил. Вижу, заблудился человек, надо помочь. Зашёл к нему во дворик, в хату веду. Он меня обнимает, целоваться лезет. Ну, кое-как, с горем пополам, завёл его в комнату. Старуха увидела, ахнула: «Где ты нализался, старый хрыч? Погибели на тебя нет!» И понесла, понесла. Емельяныч сидит на стуле и бормочет извинения. «Ладно, – говорит старуха, – я с тобой завтра поговорю – сегодня от тебя толку не добьёшься. Раздевайся и спать ложись!» – «Не буду», – ворчит Емельяныч и сопротивляется руками и ногами. Но старуха действовала решительно: расстегнула ремень, приподняла немного деда и сдёрнула с него штаны. «А где же твои кальсоны, изверг?» – спрашивает удивлённая старуха. Дед сидит на стуле голый, колени стыдливо сжимает. «Вон они», – отвечает он, безмятежно улыбаясь, и показывает кивком головы на спинку кровати, где висела бабкина покупка. Я тут сразу всё понял: схватился за живот, и – бежать из хаты. А старуха схватила злополучные кальсоны и давай возить ими деда по голой заднице… Так что ли дело было, Емельяныч? – закончил под смех окружающих Сашка Ховрин.

Старик плюнул с досады и выругался затейливо.

– Ну и трепло ж ты, Сашка, – проворчал он обескураженно. – У тебя язык, что у моей кобылы Маньки хвост, бестолку болтается…

С окончательно испорченным настроением старик ушёл в этот день от грузчиков. Отсмеявшись, ребята всё же пожурили Сашку за его рассказ в присутствии самого занятного деда…

4.

Возбуждённая, в ожидании чего-то необычайного, пришла сегодня Иринка на танцы. В ярко освещённом зале клуба кружились пары в лёгком жизнерадостном фокстроте. Остановившись на пороге, она окинула зал глазами и на миг потускнела. Но, глянув случайно на клубную сцену, снова повеселела: там за столами среди играющих в домино и шахматы сидел и Сергей Дружинин. Иринка улыбнулась своим затаённым думкам, легко впорхнула в зал и растворилась в толпе танцующих.

Когда объявили дамский вальс, она смело подошла к Сергею и, холодея от решимости, пригласила его танцевать. Он повернулся к ней, смерил своим обычным насмешливым взглядом серых глаз её стройную фигурку в весёлом белом платье, густые брови его изогнулись в удивлении. Жаркий румянец вмиг залил щёки девушки, тонкие бровки её панически нахмурились. А чёрные глаза уже влажно заблестели, зовущие и растерянные, умоляющие и раскаивающиеся. Казалось, она не выдержит томительного ожидания, расплачется и убежит сейчас же, оскорблённая в своих лучших чувствах, уткнётся в подушку в своей комнате и будет ещё долго плакать, горько и безудержно. Но Сергей уже узнаваемо улыбнулся, только что холодноватые серые глаза его вдруг приняли тёплый голубоватый оттенок. Он глянул на шахматную доску с неоконченной партией, на недовольную физиономию Гришки Северцева и бесшабашно тряхнул русыми кудрями.

– Сдаюсь, – сказал он, смеясь. – Не везёт мне сегодня в шахматы…

– Зато в любви везёт, – поддел его Гришка и многозначительно усмехнулся.

Сергей с шумом вылез из-за стола, посыпались с клетчатой доски шахматные фигурки прерванной неожиданно партии…

Ещё никогда для Иринки не было вечера чудеснее, и никогда она, казалось, с таким упоением не танцевала. Целиком отдавалась она лёгкому, захватывающему ритму вальса. И, то ли от чарующей, жизнерадостной мелодии или от чего другого, её чёрные затуманенные глаза так и лились счастьем, алые губки раскрылись, обнажая кипенно-белые влажные зубки. Беспричинно улыбаясь, она беззаветно кружилась, откинувшись назад, и вместе с нею кружились в вихре танца её непокорные кудряшки.