Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том II

Видимо, был уже март или конец февраля, снег на дорогах, по крайней мере, уже превратился в голубовато-грязную кашицу. К кинотеатру «Темп» на левом берегу Уссури я пришёл первым, купил два билета и стал ждать, в глубине души переживая, мол, придёт – не придёт. Одет я был по тогдашней послевоенной моде, удержавшейся в провинциальной глубинке ещё и до начала 60-х годов: в начищенных кирзовых сапогах с подвёрнутыми голенищами, в шерстяных брюках с напуском на сапоги, в ватную куртку наподобие танкистской и в меховую шапку из овчины. Собственно, тогда у нас все ходили в кинотеатры в таком главным образом прикиде, лишь бы он был чист и аккуратен.

Скоро пришла и она, причём в более приличном наряде, чем у меня – девчонка всё-таки, подумалось мне невольно. Мы немного потолкались в фойе среди подходящих зрителей, ожидая, когда откроются двери в кинозал. Меня, никогда не отличавшегося особым красноречием, тут совсем будто заколодило, и мы стояли в основном молча, благо из репродуктора лилась хорошая музыка. Уже в зале, когда погас свет и замелькали первые титры на экране, я потихоньку достал очки и водрузил их на положенное место, украдкой поглядывая боковым зрением на свою спутницу слева, ожидая возможную реакцию с её стороны – в очках она меня ещё не видела. Но никакой реакции не последовало, и я спокойно досмотрел фильм, содержание которого так и не запомнилось. По окончании фильма я галантно проводил ей до общежития ИТР, которое находилось на правобережье в посёлке Дальлеса, совсем недалеко от конторы и главной проходной лесозавода, где мы и работали.

С этого вечера мы с ней уже подружились, ходили в кино, гуляли по вечерним улицам, рассказывали каждый о себе. И стал разговорчивее я – ведь много читал и не только одну художественную литературу, было о чём интересном поговорить. Однажды, помню ещё, рассказал, как мы, пацаны, в военные годы не знали другой игры, как только в войну. Мы обычно делились на две равные группы – «наших» и «фрицев». Но никто не хотел быть «фрицем», и всё тут. Все хотели быть только «нашими». И тогда мы на «военном совете» двух сторон пришли к мудрому решению: фрицем будет тот, кто окажется побеждённым. И мы дрались отчаянно, не обращая внимания на синяки и разбитые носы, так как никто не хотел оказаться побеждённым. И с интересом слушал её рассказы о детстве, как она убегала от сурового отчима с краюхой хлеба в сосновый бор за соседней речкой с певучим названием Махреньга на своей родной Вологодчине и до вечера собирала там грибы, боясь возвращаться домой. Разное у нас с ней было детство, и я искренне сочувствовал в душе, хотя никогда не говорил ей об этом, стеснялся собственных чувств. Её родной отец, не успев расписаться с матерью, был призван перед самой войной в армию и погиб, кажется, под Сталинградом. Поэтому Иринка так и осталась с материнской фамилией – Бызова, взяв отцовское отчество – Васильевна. А её отчим, Иван Иванович Трунов, бывший детдомовец на Харьковщине, с самого начала Великой Отечественной воевал под Ленинградом в разведроте морской пехоты, весь израненный попал в госпиталь прифронтового города Сокол, что в тридцати километрах к северу от Вологды, и после выздоровления был освобождён по состоянию здоровья от дальнейшей воинской службы где-то в 1943 году. Там и пересеклись их дорожки с матерью Ирины – Александры Зиновьевны Бызовой. Иван Иванович был мужиком мастеровым, но с характером жёстким, и Иринка говорила, в детстве её он всегда попрекал куском хлеба, чего сам я, например, никогда не испытывал.

Как и я, Иринка охотно рассказывала о своей большой семье Бызовых. Её дед, Зиновий, к которому она нередко бегала поплакаться в жилетку, был в 1918 году ходоком из Сибири к Ленину. С любовью рассказывала о своих многочисленных дядьях, некоторые из них тоже бывали на фронтах, а один из них воевал даже на подводной лодке Северного флота с литерой «Щ» на рубке. Многие из них, потом уже в мирное время, работали рыбаками в Мурманске и, приезжая в гости на родину, привозили в подарок жирную рыбу зубатку, с которой Александра Зиновьевна пекла вкуснейшие пироги. Это были для маленькой Иринки, как сама она говорила, самые счастливые дни, когда приезжали в гости её дядья.

Общаться с Иринкой мне было интересно, и на душе становилось как-то сразу и надолго очень отрадно. Думалось даже: вот она, наконец-то, долгожданная, единственная, с которой любо связать свою судьбу на всю оставшуюся жизнь.

И вдруг – неожиданность… в дневнике осталась такая паническая запись: