Новая эпоха. От конца Викторианской эпохи до начала третьего тысячелетия

Когда мы прибыли в Тилбери, некоторые люди, политические, в основном коммунисты, ну, знаете, пытались подружиться с нами… Но в тот момент надо было одно, кому некуда пойти, тот хочет найти такое место, и это занимало наши головы больше всего… Надо было ходить везде и искать, потому что в те дни селились по двое или трое в одной комнате, в те дни тебе как черному человеку очень тяжело было найти комнату, вообще никак. Они всегда вешали знаки «Черным – ниггерам – входа нет», ну знаете, на доске объявлений, такие там висели – «Не для ниггеров», «Не для цветных», такое.

Винс Рейд, единственный подросток, прибывший на том судне, своими воспоминаниями подчеркивал факт, который многие в Англии предпочли забыть: поколение Уиндраш представляло собой лишь последнюю из многих глав истории Черной Англии. «Я был мальчишкой. У меня не было никаких ожиданий. Когда я пошел в школу, впервые стало понятно, как меня воспринимали: я был этакой диковинкой, а это странно, когда ты привык считать, что в Англии есть чернокожие солдаты. И знаете, люди подходили и терли твою кожу, проверяя, не ототрется ли чернота, и теребили твои волосы, и, знаете, все это очень обидно».

В военных фильмах этих и последующих лет редко встречаются чернокожие мужчины и женщины, внесшие тот или иной вклад в общее дело. А для иммигрантов сама их внешность оказывалась проклятьем. Трифина Андерсон вспоминала: «Ты не думаешь о своей коже, но чувствуешь, что остальные люди думают о ней. И что бы ты ни делал, везде есть какая-то реакция на тебя… ты заходишь в автобус и садишься на пустое место… Но когда народу в автобусе прибавляется, то с тобой рядом сядут в последнюю очередь, и тогда становится ясно: тут что-то не так».

А еще холод, способный пробраться сквозь самую теплую одежду; что уж говорить про легкие строгие костюмы, излюбленный наряд новоприбывших поселенцев. Впрочем, истории иммигрантов не сводятся к перемещениям и предубеждениям. Встречались и тепло, и дружелюбие, причем порой в самых неожиданных местах. Один приезжий вспоминал свой визит к местному мяснику. «Мне досталась смесь искренней симпатии и огромного любопытства. Я всегда вспоминаю, как ходил в свою первую мясную лавку в Дьюхерсте, когда мне было семь, и там меня увидела такая большая, крупная дама. Она все смотрела и смотрела, а потом повернулась к мяснику и сказала: “Оооо, он такой сладкий, так и хочется его съесть”. Всегда буду помнить мясные лавки в Дьюхерсте».

Англия, в которую они попали, была тогда в угнетенном и измученном состоянии. Гордая имперская нация, фигурирующая в слухах и пропаганде, с трудом различалась в маленькой стесненной островной стране, все еще пытающейся отдышаться после ударов войны, которую она чуть не проиграла. «Алмазные улицы» в реальности превратились в свинцовые мостовые, зияющие воронками и окруженные серыми домами, неразличимыми по размеру и форме, где обитает сплошь престарелое население. Наряду с тревогой, страхом и облегчением иммигранты порой испытывали некоторую жалость к усыновившему их народу:

Но думаю, что больше всего потрясало, так это возраст людей. В те времена на вокзалах работали старики, и в автобусах ездили одни только старые мужчины и женщины. Не видно было много молодежи. А потом до нас стало доходить, что война взяла свою дань молодыми – где-то с восемнадцати до тридцати пяти… И люди жили в блочных домах, это тоже казалось странным. Непонятно было, зачем обитать в постройках, которые нам казались трущобами.

Другие обычаи тоже вызывали удивление. Существовала обширная и разнообразная система помощи семьям с детьми, но многие выходцы с Карибских островов находили ее одновременно навязчивой и труднодоступной – не хватало более глубокой поддержки. Другим новшеством для многих из поколения Уиндраш оказалось обращение «сэр», звучавшее скорее вычурно, чем уважительно. Некоторые обычаи, с которыми сталкивались иммигранты, вызывали страх и антипатию, и порой трудно было сказать, что угнетало больше – холодный климат или холодность окружающих.