Новая эпоха. От конца Викторианской эпохи до начала третьего тысячелетия

В некоторых левых муниципалитетах детей иммигрантов поощряли читать и писать на родном языке, а не на английском. Один учебник для средней школы назывался «Юный, веселый и гордый» (Young, Gay and Proud). Благородные мотивы, стоящие за такими инициативами, не спасали их от нападок. И вообще, именно такой эклектичный подход местных советов к делу, считали некоторые, и привел к победе консерваторов в 1987 году. В своей предвыборной кампании консерваторы взяли несколько наиболее провокативных названий учебников и сопроводили их вопросом: «Вот так лейбористы представляют себе среднее образование?»

* * *

Муниципальный совет Большого Лондона под управлением Кена Ливингстона, «Красного Кена», доставлял особенно много неприятностей премьер-министру своим откровенно социалистическим настроем, периодически слепой поддержкой радикальных инициатив и сердечным приемом всего, что ассоциировалось с этническими меньшинствами. А то, что советом руководил истинный лондонец, признававший, что чай и сконы в столице уступили место карри и рису, совсем не делало пилюлю слаще. К счастью для Тэтчер, Совет сам подрубил сук, на котором сидел. Когда выяснилось, что на собственную рекламную кампанию муниципалитет истратил больше, чем собрал для голодающих в Эфиопии, ему стало сложно потрясать социалистическими характеристиками.

Давно прекратились разговоры о том, что профсоюзы способны свалить правительство, однако не один Найджел Лоусон считал, что новообретенная самоуверенность премьер-министра в свете обвала 1987 года выглядит не совсем здоровой. Тем более Тэтчер с этой новой уверенностью выходила на арену, где ее ждал противник, успевший существенно нарастить свое проворство. Последним ее великим достижением на континенте был Закон о единой Европе. В нем содержались пункты, убирающие все препятствия для торговли внутри сообщества, но закон также мостил дорогу валютному объединению. Возможно, именно непростой приход к этой мысли и дал импульс брюггской речи. Однако сейчас произошедшая перемена нервировала: если раньше Тэтчер находилась в центре событий и проталкивала отмену как можно большего количества торговых ограничений, то сейчас она осталась в одиночестве. Может быть, самая ее сила представлялась анахронизмом: новая Европа под руководством Жака Делора с распростертыми объятиями принимала податливых пешек и не очень привечала тех, кто четко осознает свои цели, пусть и неоднозначные.

Рейган и Тэтчер не подозревали об этом, но процесс разрушения восточноевропейского блока шел уже несколько лет. Государства Центральной и Восточной Европы зависели от СССР в плане нефти и газа и от западных займов практически во всем остальном. Самой России от соседей требовалось лишь сырье. Так не могло продолжаться. Восточная Европа обанкротилась, и первой в ряду оказалась Венгрия, вышедшая из блока в 1988-м с настолько минимальной шумихой, что ее роль первопроходца (точнее, первовыходца) почти забыта. В 1989 году измученный лидер ГДР объявил, что жителям Восточного Берлина позволят заходить в другую половину города. Люди сначала влезли на Берлинскую стену, затем проделали в ней бреши и, наконец, разрушили ее целиком. Затем отвалились Чехословакия и Польша. Самые близкие к России в культурном и политическом смысле народы еще держались, но сейчас это едва ли имело значение для Запада: великая тень рассеивалась. Вклад в процесс самой Тэтчер имел второстепенное значение по сравнению с ролью Рейгана и Горбачева, но все же куда без повитухи? Теперь вставал вопрос о роли Британии в заново открывшемся, непонятном мире.

Европейское сообщество тоже изменилось, но и там значение Британии уменьшилось. Жак Делор направлял все более усталое и склеротичное ЕЭС собственным острым взглядом федералиста, предвкушая создание единого денежного пространства, где исчезнут национальные валюты. Однако и это не все – со временем за монетарным объединением последует его политический эквивалент. Британские государственные деятели, начиная с Макмиллана, подстегивали коллег поторопиться со вступлением в сообщество, чтобы влиять на него изнутри; они верили, что Британия сможет «увести Европу от федерализма». До некоторой степени это удалось. По крайней мере, ЕЭС начало рассматривать страны за железным занавесом как европейские. Да и Закон о единой Европе разрабатывался по большей части Британией. Впрочем, как заметила Тэтчер, надежды на уход с федералистского курса не оставалось, а теперь, когда впереди замаячило воссоединение Германии, претензии Британии на роль ведущей европейской державы представлялись самообманом.