Новая эпоха. От конца Викторианской эпохи до начала третьего тысячелетия

На континенте в тихих стенах Бундесбанка тоже начали вызревать неприятности. Восточная Германия теперь входила в западную «епархию», но это приобретение становилось все более дорогостоящим. Бундесбанк не зависел от немецкого государства и мог принимать решения на свое усмотрение. Летом 1992 года он поднял кредитную ставку. Гельмут Шлезингер, президент Бундесбанка, считал, что обязан действовать «на благо своей страны». Это мгновенно отразилось на Британии. Высокие проценты по кредитам ударили по рынку недвижимости, и знаки «продается» начали появляться повсюду как сорная трава. К концу лета валютные брокеры массово продавали фунты и скупали немецкие марки; в результате фунт упал до нижней границы, установленной правилами ERM. И снова британский министр финансов оказался перед лицом несовместимых приоритетов, но, невзирая на личные сомнения, Норман Ламонт публично опроверг обе вероятности – и девальвации, и выхода из системы.

Канцлер Германии Гельмут Коль отправил Мейджору письмо, в котором отметил, что тоже желал бы понижения ставок у себя в стране. Мейджор воспрянул духом. Ламонт оптимизма не разделял. Во время встречи национальных и ЕС министров финансов в Бате Ламонта встретили протестующие с требованиями выхода Британии из ERM. Ни он, ни его европейские коллеги не чувствовали твердой почвы под ногами. Предстояло многое обсудить, в том числе – уязвимое положение некоторых национальных валют в ЕС. При этом континентальные делегации ожидали теплой сердечной встречи, на которой, возможно, и поднимут деликатные вопросы, но уж точно не будут из-за них ссориться. Ламонт же застрял в отчаянной ситуации, что отнюдь не располагало к дипломатичности. Министр финансов Франции вспоминал, что британский коллега задавал вопросы «без всякого вступления и заключения: быстро, жестко, резко». Четыре раза Ламонт спрашивал Шлезингера, понизит ли тот процентную ставку. Шлезингер, будучи важной финансовой персоной, не привык, чтобы ему выговаривали, как провинившемуся поваренку. Он так вспоминал встречу: «Нельзя, чтобы с тобой обращались как с подчиненным… нельзя этого допускать. Я подумал, “он не хозяин мне… я должен немедленно прекратить это”». Очевидно оскорбленный, он переключился на баварский диалект и, обращаясь к немецкому министру финансов Вайгелю, сказал: «Думаю, мне лучше уйти». Вайгель еле-еле смог удержать его от демонстративного ухода. Ламонт остался с пустыми руками.

Дальше было только хуже. 11 сентября в Риме рухнула поставленная под угрозу лира. В телефонном разговоре с Джоном Мейджором добродушный и открытый премьер-министр Италии Джулиано Амато передал своему британскому коллеге леденящее кровь послание: как только трейдеры покончат с нами, они придут к вам. Однако Мейджор отказался девальвировать валюту, а заодно отверг любое предположение о выходе страны из ERM. Он был уверен, что его политика переживет это. Из Германии донеслись вести о легком послаблении: Шлезингер предложил понизить ставку, если неустойчивые валюты «перестроятся». Для Мейджора условия звучали неприемлемо. Италия очутилась в безвыходном положении, и лира девальвировалась на 7 %. Уж конечно, немцам этого хватит? В ответ они получили символическое снижение процентной ставки на 0,3 %. Европейская солидарность трещала по швам с каждой проходящей неделей. Несмотря на все публичные уверения Мейджора и Ламонта, банки, пенсионные фонды и международные компании не сомневались, что фунт обесценится. Результатом явилось одно из тех самосбывающихся пророчеств, которые преследуют международные финансы – мир, где восприятие зачастую становится единственной реальностью.

Возможно, у Шлезингера все еще саднила рана, нанесенная Ламонтом; а может, он просто ставил интересы своей страны превыше всего. Однако, когда во вторник 15 сентября в интервью он предложил девальвировать фунт вместе с лирой, это вызвало целую бурю. Позже Шлезингер возражал, дескать, его ремарка не равнялась официальному заявлению, но это уже не имело значения. В среду 16 сентября утренняя заря едва дала дорогу восходящему светилу, а все уже набросились на стерлинг. Джордж Сорос, один из самых жадных хищников, так формулировал свои ощущения: «Бундесбанк подстегивает спекулянтов». Банк Англии от отчаяния вступил в драку, скупая фунты в колоссальных масштабах, но в считаные минуты потери составили один миллиард. Лопата вгрызалась все глубже в государственные деньги. Банк должен был поднять ставку – с Мейджором согласовали 12 %. Может быть, у него не было выбора, может, его сбили с панталыку присутствовавшие в Адмиралти-хаус[128] Херд, Кларк и Хезелтайн – все убежденные еврофилы. Демарш со ставкой не обманул спекулянтов, увидевших в нем исключительно шаг отчаяния, и продажи еще увеличились. Шофер Кеннета Кларка выразил мысли многих людей, когда тихо произнес в присутствии шефа: «Это не сработало, сэр». Политики, выключенные из событий, застряли в трагикомической ситуации и знали меньше, «чем любой человек в Соединенном Королевстве».