– Тёмыч, я тебе сейчас врежу, – ответил Жора. – Из-за твоего топографического кретинизма мы и попали в эту жопу.
– А чё сразу кретинизм? Ведь деревня-то та!
– Тьфу! Чёрт знает что!
– Не чертыхайся, – сказал Тёмыч, озираясь.
Возвращаясь, они то и дело натыкались на людей, улыбались им резиновыми улыбками и спешили дальше – к машине и долой из этого странного места. А народу все прибывало. Кто бродил растерянно, кто обнимался, будто давно не виделся, а кто и ругался.
Вдруг Темыч остановился, надел очки и восхищенно присвистнул:
– Вот это да! Глянь, Жор, какая милашка!
Во дворе одного из домов толпился народ – нормальная картина для этой ненормальной деревни, – мужики и бабы, все лет тридцати-сорока. И которая тут «милашка»?
Жора, мысленно матерясь на кобелью натуру друга, проследил за его взглядом. Девица стояла на крылечке. Алые налитые губы, собольи брови, нежный румянец – и впрямь красавица. Девица «висела» на локте бородатого мужика и нашептывала ему на ухо, но тот не слушал и с жаром втолковывал что-то другому мужику, похожему на него, как брат.
Словно почуяв посторонние взгляды, девица стрельнула в Жору с Тёмычем черными огромными глазищами.
Жора невольно сглотнул. Рядом приосанился Тёмыч.
– Мы домой, – напомнил Жора то ли ему, то ли себе.
– Да, да… – заторможенно ответил Тёмыч.
– У тебя Ленка… и работа.
Темыч не отозвался, все девицу разглядывал. Та вроде как смутилась, глаза опустила, но внезапно улыбнулась. Жора вмиг очухался. Схватил Тёмыча за локоть и подтолкнул вперед:
– Шагай уже, Казанова!
Тёмыч воспротивился. Тогда Жора легонько давнул на болевые точки, и Тёмыч засеменил, стараясь не кривиться от боли.
– Жора, пусти, гад! – простонал он, не разжимая зубов. – Рука ведь отсохнет.
– Ничего, у тебя вторая есть.
Ушли они недалеко. Навстречу вывалила веселая подвыпившая компания с гармонью. Гармонист выдал заливистую мелодию и пропел:
Тридцатилетних «девушек» в компании хватало, и они подхватили:
Завидев незнакомцев, мужики засвистели, загорланили:
– Хлопцы, айда с нами!
– Таким справным молодцам по двойной нальем!
Как табор цыган, налетели, окружили. Жора набычился, собираясь прорываться, а Тёмыч скользнул ему за спину, – знал, что Жоре лучше не мешать и идти в фарватере.
– Та ну, хлипковаты молодцы для нашей-то самогонки, – пробасил высокий, жилистый мужик и обнажил в недоброй усмешке ровный ряд белых зубов. Жору аж зависть взяла, до чего хороши были зубы. А мужик добавил: – Даже бабоньки наши этих живчиков перепьют.
Жора обвел взглядом скалящиеся лица. В веселье проглядывал надрыв и пить с этими арлекинами не хотелось.
– Городские, – презрительно выплюнул жилистый и шагнул на Жору.
Жора не отступил. Услышал, как ругнулся Тёмыч, но вызов брошен – перчатка поднята. Жора хмыкнул:
– Деревенские… Самогон-то, поди, сивухой отдает.
Стон Тёмыча утонул в поднявшемся шуме.
– Чегой-то мы загрустили, братцы! – встал коренастый, с горячечным взглядом мужик. – Не так следовает земной путь кончать, не так. Предлагаю тост. – Он поднял полный до краев стакан. – Штоб, значит, мы им там жару задали!
– Твоя правда, Семен! – поддержал его сосед. – Зададим! А то, ишь ты, устроили похороны – «му-уки» «недо-олги», тьфу!
Народ радостно загалдел и опрокинул стаканы.
Столы накрыли прямо на улице. Из закуси – одни соленья, да и тех немного, и Жора порадовался, что успел хорошенько загрузиться пирогами у Егора с его Валюшкой.
Стиснутый с двух сторон горланящими мужиками, он незаметно выливал самогон под стол. Только первую стопку пришлось замахнуть под десятками ожидающих взглядов – смотрели так, будто богатого родственника травануть вздумали.
Тёмыча оттерли сразу. Теперь он сидел напротив и, судя по напряженной позе и тому, как при каждом тосте косился по сторонам, тоже не пил. Несколько раз Жора замечал, что Тёмыч выплескивал самогон в миску с плавающими в рассоле огурцами.
Сначала Жору попытали о всякой ерунде, типа откуда они приехали и не военные ли. Жора подумал было, что намекают на его выправку десантника, но оказалось, что мужики имели в виду камуфляж. Потом разговоры перешли в местное русло. Кто-то ворошил прежние обиды, кто-то выспрашивал о родне, и от всех разговоров тянуло абсурдом.