В груди Жоры ядовитой гадюкой шевельнулся страх.
– Да ну? Скажи еще, вампиры. – Жора деланно усмехнулся. Тёмыч облизал губы и, слепо уставясь на него, кивнул:
– Вампиры…
Жора заглушил двигатель. В наступившей тишине ухо различило жужжание насекомых и шепот ветра. Тёмыч, как и сам Жора, не шевелился. Они оба сидели, глядя перед собой, на место бывшей стоянки. Вернулись… Сделали круг и вернулись…
Деревню словно куполом накрыло. Куда бы они ни сунулись, везде происходило одно и то же: вязли, как мухи в киселе. И без разницы, на машине они ехали или шли на своих двоих. Замедлялось все: движения, мысли, дыхание. Сердце билось через раз, через два… почти останавливалось.
И чувства тормозили. С запозданием приходил страх остаться тут навсегда нелепым окаменевшим экспонатом. Тогда Жора с Тёмычем разворачивались – натужно, тягуче, – и, будто всплывая с огромной глубины, все ускорялись и ускорялись… Выпрыгивали из аномальной зоны, ошалело трясли головами, переглядывались и бросались дальше. И так по кругу. Деревня все время была за спиной, метрах в трехстах.
– Влипли… – сказал Тёмыч.
– Влипли… – повторил Жора.
В вампиров не верилось, но как по-другому объяснить происходящее, Жора не знал. Как объяснить лица постаревших, но вполне узнаваемых жителей деревни на кладбищенских фотографиях? Родители? Так ведь имена-то…
Тот же Егор со своей Валюшкой. Лутин Егор Иванович и Лутина Валентина Семеновна. Могилы рядышком, одной оградкой обнесены, и общая плита с эпитафией от дочерей: «Вместе в жизни, вместе после смерти. Вы всегда в наших сердцах». Годы жизни Жора не запомнил, заметил только, что Егор воевал во Вторую Мировую. И звезду героя на его груди заметил. Снимки хоть и пожелтели, но четкости не потеряли.
И Марусю они видели. Морщин добавилось, а взгляд все тот же – шальной, горячий. И жилистого Ермолая… Тот вообще не изменился – что на фотографии, что за столом – тридцатилетний.
И все можно было бы списать на съемки триллера, ужастика, да хоть черной комедии, если бы не одно но. Драка! И не просто драка. Ведь Ермолай-то, чтоб ему пусто было, реально должен был двинуть кони.
– Чё делать будем? – спросил Тёмыч.
Жора пожал плечами. Странное ощущение – не знать, как разрулить ситуацию. Не сбежишь, вампиров не завалишь… Что делать?
Тёмыч зашевелился, вытащил из кармана чудом уцелевшие очки.
– Глянь-ка, Жора, это не Егор там копошится? А то, может, к нему? Разузнаем, что к чему. Нормальный, вроде, мужик…
Егор сажал деревья. В поле, сразу за деревней. Его жена носила на коромысле ведра с водой, а он копал мягкую, податливую землю и бережно устраивал в лунках прутики с набухшими почками.
– Яблоньки вот сажаю, – сказал Егор, когда Жора с Тёмычем подошли. Конечно же, он видел и их напряженные позы, и то как Жора хватается за нож, однако виду не подал. – Знамо, дички вырастут. Ну, пущай… Иной-то дичок ароматней сорта будет… Валюш, сюда плесни. Ага… Вот, надумали садик разбить. А ну как чего останется после нас, да и не сидится дома-то, руки по труду истосковались… Пощедрей, Валюш, пощедрей…
Перекликались невидимые пичуги, теплыми лучами ласкало солнце, а мужик с бабой сажали деревья. Какие, к чёрту, вампиры? Опоили, наверное, дрянью паленой, вот и померещилось. Жора оставил «финку» в покое. Тёмыч рядом переминался, крутил головой, как новичок на стреме и, стоило Вале уйти за очередной порцией воды, спросил:
– Егор, гм… А как вас по батюшке величают?
Жора покосился на друга. Ну дает! «По батюшке», «величают»…
А Егор, приминая вокруг саженца землю, спокойно ответил:
– Егор Иванович я. Лутин Егор Иванович.
Жора опять потянулся к ножу. Чем бы ни опоили, что бы ни померещилось, но не могло быть такого совпадения! Да и преграда эта странная…
Тёмыч почесал макушку и, глянув на Жору, задал следующий вопрос:
– А выехать отсюда… как можно?
Егор махнул в сторону:
– Раньше там дорога была. Эх, молодежь, молодежь, не цените вы Богом даденое, все спешите куда-то, все бежите… Ну таперича-то чего? Отбегались уж. Сядьте, о жизни покумекайте… Иль вон, есть еще саженцы-то, берите. Лопату я дам, а воду уж сами. Колодезь во дворе.
– Да какой, к черту, колодец? Какие деревья? – Жора почти орал. – Что за хрень здесь творится?
– А ты не ругайся, не ругайся! – Егор выпрямился, построжел. – В такой-то день…
– Да в какой такой день?! Что в нем особенного?
– Хе, – Егор удивленно вскинул брови, – да вы, никак, не поняли ничегошеньки. Так ить день-то сегодня самый распоследний – Судный.
Жора с Тёмычем переглянулись.
– Какой еще… судный? По Библии, что ли?
– По Библии, не по Библии… По Божьи! Мертвые, вишь, встали. Для Суда-то.
Жора почувствовал, как волосы на голове зашевелились и внутренности обдало холодом. Нет, все это дичь полнейшая, но… Ермолай-то не умер. Должен был умереть, а не умер… Что, если и правда, уже мертв? Что, если сказки о загробной жизни— совсем не сказки?
Тёмыч оглянулся на деревню и нервно хохотнул:
– Ну, Егор, горазд ты на выдумки.