Новая имперская история Северной Евразии. Часть I

Используя новое представление о политическом единстве говорящих на одном языке единоверцев, объединенных легендарной государственной общностью в прошлом, Иван III не только расширял границы своей власти, но и создавал предпосылки для возникновения новых, более непроницаемых культурных границ. Еще в середине XV в. этих границ не существовало. Предложение королевской короны Ивану III в 1489 г. свидетельствовало о том, что ВКМ и ее правитель еще не воспринимались соседями принципиально иначе, чем князья Волыни или Литвы, хотя московские князья и были менее «космополитными» по своему образованию, кругозору и языковым навыкам. Если правители ВКЛ, как правило, владели руським, литовским, польским и немецким языками, то московские князья, видимо, кроме родного языка, говорили только на диалекте тюркского (татарского) языка. Однако на протяжении XVI в. создается и распространяется миф о культурной («цивилизационной») инаковости обитателей Московии, чуждой христианским народам еще больше, чем турки-мусульмане. Примечательно, что инициаторами и основной движущей силой пропаганды этих взглядов являлись польские публицисты, и их активность нарастала с каждой новой московско-литовской войной (1500−1503, 1507−1508, 1512−1522, 1534−1537, «ливонской» войной 1561−1582 гг.) и уступок все новых территорий ВКМ. К середине века почти половина прежней территории ВКЛ перешли под власть Москвы, именно население этих земель, ставших плацдармом для войн и тесных контактов в мирное время, теперь воспринималось польскими публицистами как чуждое и «варварское», хотя оно ничем не отличалось от жителей земель, по-прежнему входивших в ВКЛ.

Так, Гнезнинский архиепископ (наиболее авторитетный среди польских архиереев) и бывший коронный канцлер Ян Лаский по поручению короля Сигизмунда I выступил на Латеранском соборе в Риме (1514) с докладом о «О племенах рутенов и их заблуждениях», в котором особое внимание уделялось православию. Он, в частности, рассказал — будто речь шла о неведомых пришельцах из космоса, а не о представителях в том числе и большинства населения ВКЛ:

…их священники впадают в неправедность, когда убивают воробья или какую-либо птицу, и они не прежде достигнут праведности, пока эта птица не сгниет совершенно у них под мышками. Таково у них наказание, которое не бывает столь суровым, если кто убьет христианина…

Каковы бы ни были реальные структурные и культурные различия между обществами ВКМ и Польского королевства (а позднее и других европейских стран), распространение образов чужака и варвара имело собственную логику и динамику. В ситуации кризиса средневековых принципов политической легитимности (вассальных и даннических отношений с конкретными правителями с подвижными территориальными границами) главной задачей становилось обоснование пределов собственного и чужого суверенитета. Попытки ограничить право вассалов на «отъезд» к другому сюзерену в договорах второй половины XV в. (например, между ВКМ и ВКЛ) оказывались малоэффективным способом стабилизировать территориальные границы. Культурно-идеологические проекции как основа нового понимания государственного суверенитета (не «государя», а «страны») были куда более эффективным инструментом. По крайней мере, по степени владения этим инструментом (благодаря большей грамотности и развитию светской литературы) Польша точно опережала Московию. Поэтому граница между ними выстраивалась не столько «изнутри» (со стороны переосмысливавшего свою историческую миссию ВКМ), сколько «снаружи», через идеологические проекции польской стороны.