Новая имперская история Северной Евразии. Часть II

В следующий раз Россия вмешалась в избрание польского короля после смерти Августа II, в 1733 г., и вновь главная цель вмешательства находилась далеко от Варшавы и Кракова. Еще пятью годами раньше российская дипломатия занимала вполне пассивную позицию по вопросу о преемнике стареющего Августа II, не имея определенного фаворита и соглашаясь на любую кандидатуру, поддержанную Священной Римской империей. Все изменилось в начале 1730-х, когда польско-литовский сейм начал обсуждать поглощение Курляндского герцогства, формально вассала Речи Посполитой, фактически — протектората Российской империи. Взошедшая недавно на престол Анна Иоанновна, герцогиня Курляндская, была твердо намерена сохранить отдельный статус герцогства (о присоединении его к России речь не шла). Более того, незадолго до смерти Август II начал вести переговоры с прусским королем о разделе Речи Посполитой в обмен на признание его наследственной власти над оставшимися территориями — что совершенно не устраивало Россию, стремившуюся сохранять status quo. В лучших традициях дипломатии XVIII века заключаются союзы и тайные договоренности между заинтересованными соседними странами о кандидате на польский престол, а в итоге после смерти Августа II, в 1733 г., Российская империя поддержала совсем другого претендента — сына умершего короля, который пообещал проводить лояльную по отношению к России политику.

Спустя 30 лет, когда польский трон вновь опустел, под давлением России королем был избран Станислав Август Понятовский, бывший фаворит Екатерины II, проведший пять лет в Санкт-Петербурге. Вновь к Речи Посполитой отнеслись как к «домашней» территории: вместе с новым королем из России в Варшаву прибыл посланником генерал-майор князь Николай Репнин, ставший едва ли не самым влиятельным человеком в стране. Рассказывали, что без него не начинали представление в театре даже после того, как король Станислав Август занимал свое место в ложе. Куда существеннее было то, что Репнин грубо вмешивался во внутренние дела Речи Посполитой, пресекая попытки Станислава Августа реформировать ставшую явно архаической политическую систему страны. На возражения депутатов сейма Репнин отвечал: «такова воля императрицы», особо упорных оппонентов отправлял в ссылку в Калугу — как будто он был губернатором где-нибудь в Пскове. Иллюзия «домашности» и «карманности» Речи Посполитой, в отношении которой нет необходимости прибегать к дипломатическому этикету, сыграла злую шутку над правителями России.

Взгляды Екатерины II на Речь Посполитую, вероятно, во многом определялись ее кумиром — Монтескье, который писал:

цель законов Польши — независимость каждого отдельного лица и вытекающее отсюда угнетение всех. … Худшая из аристократий та, где часть народа, которая повинуется, находится в гражданском рабстве у той, которая повелевает, какова, например, аристократия Польши, где крестьяне — рабы дворянства.

То есть Речь Посполитая в классификации Монтескье относилась к категории аристократии (а не республики), причем, к ее худшей, неправомерной разновидности. Превосходство России заключалось не просто в военной мощи, а в том, что она должна была вскоре, по замыслу Екатерины, трансформироваться из деспотии в правовую монархию — практически, идеальный тип для большого государства.

Согласно Монтескье,

Имея по соседству государство, находящееся в упадке, государь отнюдь не должен ускорять его гибель, так как в таком случае он находится в самом счастливом из всех возможных положений. Ничто не может быть для него выгоднее, чем иметь у себя под боком государя, который получает за него все удары и оскорбления фортуны. И очень редко бывает, чтобы в результате завоевания такого государства действительная сила завоевавшего увеличилась настолько же, насколько при этом уменьшилась его относительная сила.