Новая Луна

— Пожалуйста, не надо. Я должен отправиться в Царицу. Пожалуйста, отпусти меня, позволь мне обрести там новую жизнь. Не ищи меня. Я знаю, ты можешь сделать все, что захочешь, но отпусти меня.

— А ты когда-нибудь…

— Что?

Эти слова также больно ранят, но крючки застревают у Лукаса в горле.

— Любил меня?

— Любил ли я тебя? В тот первый день, когда я пришел в твою звуковую комнату, я даже не мог настроить гитару, так сильно дрожали мои руки. Не понимаю, как я вообще сумел произнести хоть слово. Когда ты попросил меня остаться, тем вечером на балконе, я думал, у меня сердце разорвется. Я все время себя спрашивал: что если он хочет со мной трахаться? Я-то хочу. Дома, когда я дрочил, велел Жильберту увеличить твое изображение, синтезировать твой голос. Разве от этого не бросает в дрожь? Любил ли я тебя? Ты был моим кислородом. Я горел благодаря тебе.

— Спасибо. Это неправильно. «Спасибо» — слишком простое и слабое слово. Словами этого не передашь.

— Я не могу выйти за тебя, Лукас.

— Знаю. — Лукас встает, разглаживает одежду. — Прости за публику. Я их отослал. Я слишком привык все делать по-своему. Если ты отправишься в Царицу Южную, обещаю тебя не преследовать.

— Лукас…

Жоржи притягивает Лукаса к себе. Они целуются.

— Я буду прислушиваться к упоминаниям о тебе, — говорит Лукас. — Ты доставил мне такую радость.

Снаружи клуба он отпускает охранников и идет один к квадре Сан-Себастиан. Долгие бегуны пересекают проспект Эллен Очоа[38] по мосту на десятом уровне. Барабаны и напальчиковые тарелки, песнопения. Обычно Лукас высмеивает Карлиньоса за его преданность Долгому бегу, но этим вечером цвет, ритм, красивые тела находят щель в его доспехах. В некоем времени и пространстве суметь отказаться от собственного «я», очутиться вне пределов, ограниченных этим каркасом из плоти, заточенным в темнице из камня… Лукасу доводилось слышать, что некоторые Долгие бегуны теперь верят, будто именно они — тот двигатель, благодаря которому Луна вращается вокруг Земли. Этакая космическая беговая дорожка. Вера, должно быть, весьма утешает.

Квартира приветствует Лукаса и готовит мартини из его личного джина. Он идет в звуковую комнату. Ноты, слова и вздохи, паузы и обертоны, пойманные в ловушку между стенами и полом… На Луне нет призраков, но если бы они были, то оказались бы именно такими: пойманные слова, шепоты, впечатанные в камень воспоминания. Лишь в них Лукас мог бы поверить.

Бессловесный от утраты, он швыряет стакан о стену. Комната безупречно отражает звуки разбивающегося стекла.

Коды все еще действуют. Лифт отвечает его команде. Кабина дожидается в малоиспользуемом вестибюле возле главного входного порта в Боа-Виста. Он оставляет отпечатки в скопившейся за годы пыли на полу; он представляет себе, как механизмы рокочут, возвращаясь к работе после долгого бездействия. Купол непрозрачный, пыльно-серая полусфера, но он знает, что находится на поверхности. От прикосновения его фамильяра системы оживают. Он проводит пальцами по чановой коже, которой обиты кушетки, и оставляет следы в пыли; кресла, пробудившись, поворачиваются к нему. Он чувствует человеческий дух в старой пыли, покалывание электричества, слегка жженый запах поверхностей, которые годами бомбардировали солнечные лучи.

Медленно и очень официально Вагнер снимает с себя всю одежду. Он стоит обнаженный под высшей точкой купола, легко балансируя на пятках — в позе бойца. Его тело выглядит ужасно, все в лиловых синяках и ссадинах, в струпьях. Волчья любовь — жестокая любовь. Он дышит глубоко и ровно.

— Очистить стекло.

Купол становится прозрачным. Вагнер стоит голым на поверхности Моря Изобилия; пыль под его ногами сливается с пыльным реголитом, испещренным вечными отпечатками ног и следами шин. С валунами, которые стояли здесь еще до зарождения жизни. С далеким краем Мессье А.

Но Вагнер пришел сюда не поэтому. Он широко раскидывает руки и смотрит вверх. Полная Земля озаряет его своим сиянием.

Он всегда узнавал, когда Земля становилась круглой. В семь, восемь, девять лет от роду, свернувшись клубочком в своей постели глубоко в недрах Боа-Виста, он смотрел в потолок и не мог уснуть, потому что земной свет лучился внутри его головы. В десять, одиннадцать, двенадцать во время полной Земли он делался гиперактивным, раздражительным и склонным к ослепительным фантазиям. Доктора прописали лекарства от СДВГ. Мадринья Флавия бросила их в депринтер. Ребенка коснулась Земля, только и всего. Ни одно лекарство не сможет погасить этот яркий свет в небесах. Тринадцать. Полная Земля вызвала его из постели, через спящий Боа-Виста в этот лифт, в этот обзорный купол. Он закрыл дверь, разделся. Тринадцать — возраст, когда все меняется, и его тело делалось сильнее, длиннее, полнее. Он становился незнакомцем в собственной шкуре. Он стоял голым в земном свете и чувствовал, как тот дергает его, рвет, делит на двух Вагнеров Корта. Он запрокинул голову и завыл. Шлюз открылся. Вагнер запустил с десяток систем безопасности. Эйтур Перейра нашел его, голого, скрутившегося на полу, трясущегося и скулящего.