Новая монгольская империя. Россия-Китай-Иран в геополитике

В противоположность России считавшиеся наиболее утонченными и цивилизованными дворами Востока Персия и Китая представлялись как две державы, где изысканность синонимична превосходству. Для Жана Шардена лучшим примером придворного оказывается придворный в Исфахане: «Персидские придворные служат с такой же и даже большей прилежностью, чем в любом другом месте мира». Им от природы свойственны гибкость и податливость, разум их легкий и интригующий. Они любезны, милы, учтивы, хорошо воспитаны.

Если оставшийся в одиночестве перс может позволить себе некоторое ослабление, то стоит ему встретиться с другим человеком, как к нему тут же возвратится его естественная любезность: «если иногда, по причине жары, оставаясь в одиночестве или только с менее значительными людьми чем они сами или их слуги, они и снимают платок или тюрбан для того, чтобы освежить голову, то стоит лишь появиться кому-то, кому надо продемонстрировать честь или уважение, они тут же покрывают голову, и в этом вопросе я могу похвалить их, и т. д.». Для религиозных капуцинов, Персия, следовательно, представляется как одна из моделей изысканности манер.

Но она все-таки кажется менее приобщенной к культуре, чем Китай, Империя, вежливость которой, кажется, достигает вершин. Приветствие особенно вычурно у элиты: «Когда два гуаня или два мандарина (китайских чиновника) встречаются на улице, если они равны друг другу, они приветствуют друг друга не оставляя свой стул и не вставая, вначале опуская свои сомкнутые руки, и затем поднимая их к своей голове; они повторяют это много раз, до тех пор, пока не потеряют друг друга из виду».

Вежливость разделяется всем населением. Можно заметить «приятные и честные» манеры во всех сословиях. Ремесленники, слуги, даже крестьяне обращаются друг к другу с приветствием, делают друг другу комплименты, становятся на колени одни перед другими, когда они прощаются, и не упускают ничего из тех обычаев, которые предписывает китайская вежливость. Правила приличия в жестах и в словах придают, тем не менее, такую любезность, которая заставляет китайцев скрывать или даже заглушать злопамятство. Это придает им внешний лоск, «показной и приукрашенный», в чем они превосходят многих придворных Европы, отсюда и критика со стороны французов: «китайская вежливость стала ничем иным, как обменом гримасами, пантомимой лжи, вероломства: оттуда эта бесстыдная лесть, которая заставила дать созданию нашего людского рода, Императору Китая, титул Сына Неба».

Эти обычаи — настоящее принуждение для европейских путешественников: «Если и нет такого случая, когда китайская вежливость не была бы утомительна и скучна для европейцев, то в особенной мере она такова на праздниках, потому что там все происходит с длительными приветствиями и церемониями». Таким образом, французские миссионеры противопоставляют свои «легкие и свободные манеры» принужденной вежливости Китая.

Русский мистицизм против персидского лицемерия или китайского реализма

В России деспотизм кажется уравновешенным искуплением святых. Московиты описываются как набожные люди и добровольные мистики: «Когда московит входит в дом, он не скажет ни слова, пока не найдет образ Святого; и если он совсем его не найдет, то он спросит, где Бог? И как только он его заметит, то кланяется ему с глубоким уважением, и только после этого он поворачивается к компании, и здоровается с ней».

Эта религиозная набожность иногда бьет по власти царя. Жан Перри рассказывает следующую историю о великорусском государстве: «Во времена тирана Ивана Васильевича жил один святой и заставлял уважать себя упреками, которые он делал этому Государю о его грешной жизни. Иван Васильевич, которому это надоело, отправил его в монастырь, столь удаленный от Москвы, что он больше мог не опасаться его упреков; но тот своим пером делал то, чего не мог уже сделать его язык, и он время от времени изображал Божий суд в глазах Великого князя, и такими яркими красками, что Государь, не желавший больше поддерживать эту свободу, послал одного из своих слуг его задушить. Сей палач нашел этого человека совершенно готовым к смерти, но тот попросил его, чтобы вместо того, чтобы задушить его веревкой, он ударил его ножом в сердце, что тот и сделал. Монахи того же монастыря причислили его к числу святых мучеников и похоронили его тело на Соловецких островах в Белом море, у Архангельска, где, как говорили, он совершает много чудес».

Путешественники противопоставляют русскому мистицизму менее религиозные культуры Персии и Китая. Для Шардена персидский шиизм отмечен печатью лицемерия. Действительно, несколько механизмов, присущих Исламу, позволяют использовать законное употребление лжи по отношению к неверующим. «Такия» (taqiyya), что означает «страх Бога» или «святость» является приемом, состоящим в том, чтобы скрывать свою принадлежность религиозной группе и тайно исповедовать религию во избежание преследований.