Новая надежда России

Оказалось, что внутри шара относительный порядок: те же бесконечные коридоры, но все комнатки открыты, ничего не валяется, вещи кое-какие появились, мебель, книги, но всё ужасно старое, грязное. Надя залезла в один кабинет, там стол длинный, на столе – захватанный граненый стакан рядом с дисковым телефоном, на стене – портрет какого-то мужика высохшего, в очках и с орденами, вдоль стен – стеллажи, на них стопки папок, внутри – чертежи и ещё что-то техническое. На папках даты: 1977-й, 1983-й, самое позднее – 1992-й. В остальных комнатах – очень похоже, кроме одной: там пульт в виде стойки полукруглой, с циферблатами, клавишами, телефонными трубками, и шкафы электрические во всю стену – всё нетронутое, но мертвое, пыльное… Под ногами паркет скрипит растрескавшийся и с такими, знаешь, неаппетитными пятнами. И вот на фоне этого скрипа я начинаю слышать вдали вроде как поскуливание. Опять крысы, что ли? Спрашиваю Надю: ты слышишь? А она на меня смотрит, и даже в темноте видно, как бледнеет. Говорит: ну всё, я тут наигралась, пойдем наверх, и, желательно, поскорее. Завел, говорит, меня в эту хренову преисподнюю, давай теперь живо вытаскивай наружу. Это я её, значит, завел…

Пошли потихоньку назад к мостику. Идем, и как будто прямо на звуки: они всё громче становятся, тяжелее, уже скорее не скулёж, а мычание. Чем ближе к выходу, тем громче. Я оставил Надю подождать в коридоре, сам подошел к дыре – и понимаю, что гул этот не оттуда, а из бокового прохода, а за ним лестница на этаж ниже. Нет, не лестница – от неё только обрывок остался, вроде балкончика, а остальное вниз рухнуло, а там вроде как опять зал большой, и из него волнами эха доносится гомон. Как от хора голосов, только голоса эти не обычные, людские, а словно бы умалишенные медленно песню тянут. Дёрнул меня черт посветить туда фонарем, глянул я на этот зал и оторопел… А Надя увидела, как я воздух ртом хватаю, кинулась ко мне, в плечо вцепилась и тоже смотрит туда и как будто рот раскрыла и кричит, только беззвучно…

– Пиздец, – отчетливо выразилась другая Надя – здесь, со мной, у мирной и тихой печки.

– Да… Там в зале были люди, настоящие. Много. Голые, тощие, с желто-белой такой, лишайчатой кожей. И они работали, что-то делали: раз за разом брали какие-то склянки, ритмично ставили их в коробки, отдавали коробки друг другу, как на конвейере. И пели – это, оказывается действительно песня была, только такая тягучая и тоскливая, что и не поймешь, на каком языке. А самое ужасное… Мы на них светим фонарями, а они на нас ноль внимания. Понимаешь, сами в полной темноте движутся, руками размахивают, а огней – не видят. А я присмотрелся – у них глаз нет ни у кого… Только провалы на черепе, где глазам положено быть.

– Все, кончай, – категорически заявила девушка.

– Да ладно тебе, дальше не страшно. Почти… Короче, Надя отошла от паралича этого, и бросилась к выходу – еле за руку схватить успел. И вовремя: она выскочила, как ошпаренная, на этот гребаный мост, а он возьми и рухни прямо в жижу с мусором внизу. Грохот был… непередаваемый. Она, натурально, и сама там исчезла, в этом провале, фонарь уронила, насилу я удержался на пороге и её вытащил. Она вся в слезах, еле стоит: что делать, куда бежать? А эти… внизу, тут они нас услышали, конечно. Сразу замерли все и лица свои безглазые к дыре, где мы застыли, обратили. А потом как давай бесноваться, прыгать, да высоко так – я гляжу, сейчас уже нас за ноги цеплять начнут, Надю беру в охапку и тащу назад по коридору – туда, откуда мы возвращались. Главное – подальше от этих… В конце снова дверь, за ней – лестница на этаж выше, целая, слава богу. Выскочили наверх, там опять этот… пропускник, потом ещё лесенка, по ней взлетели через люк – обычный, типа канализационного, и оказались на макушке этого шара, прямо на крыше. Там высоко потолок изогнутый нависает, весь в грязной паутине, а вбок ещё один мост уходит, вполне приличного вида, и в стену упирается, а в стене – очередная дверь железная. Мы к ней – заперто наглухо! А шар этот, с которого мы только что сбежали, уже от воя весь вибрирует, и этими голосами утробными и визгливыми вся камера гигантская наполнена, где шар висит. Ситуация безвыходная, короче.

Там бы нас и сожрали, наверное, но тут на потолке сферическом как вспыхнут прожектора! Глазам стало больно ужасно, я ослеп совсем после темноты, но заметил, что сверху туман белёсый с шипением вырывается, а дверь, в которую мы ломились, вдруг открылась, и оттуда, оттолкнув нас, побежали люди – нормальные, военные люди в противогазах. А потом я отрубился от этого газа, который они в камеру пустили…

– Ну, а дальше? Что с вами было? – прошептала Надя.

– Ну как что. Расстреляли, конечно, за проникновение на секретный объект. Ты думаешь, это я сейчас с тобой рядом сижу и байки из ада рассказываю?

– О господи, блядь, – обессилено выругалась девушка. – Ты давай завязывай с этими шуточками!