Новая весна

— Все эти годы меня зовут Фа-Кимнибол.

— Да, разумеется Фа-Кимнибол. — Саламан попытался улыбнуться. — Фа-Кимнибол, ты будешь продолжать войну?

— Да, пока мы не одержим победу.

— Победы не будет никогда: они погубят тебя грезами. — Саламан медленно, с явным усилием покачал головой. — Война была ошибкой. Нам следовало принять их договор и разделить мир. Теперь я это понимаю, но слишком поздно. Слишком поздно для Битерулва, слишком поздно для Амифина, слишком поздно для себя. — Он глухо рассмеялся. — Но поступай как хочешь. Для меня война окончена, теперь мне нужно лишь прощение богов.

— Прощение? За что? — воскликнул Фа-Кимнибол, и его голос впервые возвысился над бормотанием больного.

Чхам потянул Фа-Кимнибола за руку, словно хотел сказать, что у короля для подобных дискуссий нет сил. Но Саламан ответил, и на этот раз более громко:

— За что? За то, что повел своих воинов на смерть, которую они обрели на этой отвратительной земле. За то, что послал на верную гибель допущенцев и последовавшую за ними армию, и все из-за того, чтобы развязать войну, которой быть не должно. Боги не желали, чтобы мы уничтожали джиков, — они такое же творение богов, как и мы. Теперь я в этом не сомневаюсь. Так что я грешен и должен пройти очищение, и, по милости Муери и Фрита, я сделаю это перед смертью. Думаю, я также должен попросить прощения и у Королевы. Но как мне это сделать? — Саламан потянулся и сжал с неожиданной силой запястье Фа-Кимнибола. — Фа-Кимнибол, ты выделишь мне эскорт для возвращения домой? Несколько десятков твоих воинов, которые помогут нам повторить путь, проделанный такой ценой? Они доставят меня в мой город, так что я смогу предстать перед богами в гробнице, которую я для них построил много лет назад, и вымолить себе успокоение. Это все, о чем я тебя прошу.

— Разумеется, да.

— И помолись за меня также, когда двинешься дальше к Гнезду. Помолись, Фа-Кимнибол, за успокоение моей души. Я сделаю тоже самое и для тебя.

Он прикрыл глаза. Чхам сделал Фа-Кимниболу знак, чтобы тот покинул палатку.

— Он сам не свой от чувства вины за смерть моих братьев, — уже снаружи сказал Чхам. — Его душа полна раскаяния, и теперь все, совершенное в жизни, представляется грехом. Я никогда не видел, чтобы человек так менялся за одно мгновение.

— Он получит эскорт, можешь быть спокоен.

Чхам печально улыбнулся:

— Он больше не увидит Джиссо. Два, три дня… вот и все, что ему осталось, так сказал мне лекарь. Мы похороним его на джикской земле. А что касается выживших… — Он пожал плечами. — Мы хотели бы поступить в ваше распоряжение до окончания войны. Если вы, конечно, примите нас в таком потрепанном виде. Если нет, то мы как-нибудь доковыляем до своего города и будем ждать от вас известий.

— Разумеется, присоединяйтесь к нам, — отозвался Фа-Кимнибол. — Присоединяйтесь, и будем сражаться вместе, если у вас хватит сил. Почему мы должны отказывать вам? Мы с самого начала считались союзниками — твой город и мой.

* * *

Темнело быстро. Нилли Аруилана опустилась на колени рядом с отцом. Фа-Кимнибол стоял поодаль, в тени, куда не добирался свет светильников.

— Сними с моей шеи этот амулет, — прошептал Креш. — Надень его на себя.

Нилли Аруилана сжала кулаки: она понимала, что подразумевал Креш. Он носил этот амулет всю жизнь — она никогда не видела отца без него. Передать его теперь ей…

Она бросила взгляд на Фа-Кимнибола. Тот кивнул. «Сделай это, — мысленно приказал он. — Сделай».

Разрезав шнурок, на котором был подвешен амулет, она мягко сняла его. Это был небольшой кусочек зеленого стекла, или это так казалось, с какими-то надписями, которые были такими мелкими, что их невозможно было разобрать. Амулет был очень древним. Она чувствовала его странную прохладу, но, когда завязала у себя на шее, амулет запульсировал и чуть-чуть потеплел.

Она не сводила с него глаз.

— Папа, на что он способен?

— Думаю, не намногое. Но он принадлежал Тагго-рану, который был летописцем до меня. Это частица Великого Мира, так сказал Таггоран. Наверное, это отличительный знак летописца. Иногда он призывает ко мне Таггорана, когда я в нем нуждаюсь. Теперь его будешь носить ты.

— Но я…

— Ты теперь летописец, — сказал Креш.

— Что? Папа, у меня нет никакого опыта? И среди летописцев никогда не было женщины!

Пытаясь изобразить улыбку, Креш скривил губы:

— Теперь все меняется. Все. С тобой будет работать Чапитин Сталд. И Айоу Санграйс с Плором Килливашем, если они останутся после войны в живых. Летописцы должны принадлежать к нашему роду. — Он потянулся к ее руке и крепко сжал ее. «Его пальцы такие крошечные, — подумала она. — Он снова становится ребенком». Он на мгновение открыл глаза и сказал:

— Ты же знаешь, я никогда не думал, что у меня будет дочь, что у меня вообще будут дети.

— Папа, ты только представь, сколько огорчений я тебе доставляла!