Новелла ГДР. 70-е годы

В последний раз я видел его в больничном изоляторе в Шарлоттенбурге. До Шарлоттенбурга я добрался по городской железной дороге. Широкая улица мимо руин и остовов новостроек спускалась к больнице. По длинному светлому коридору меня провели к стеклянной двери изолятора. Раздался звонок. За стеклом появилась медицинская сестра, молча кивнула, когда я спросил об отце, и, удалившись по длинному коридору, скрылась за одной из последних дверей. Потом пришел отец. Он выглядел маленьким в полосатой пижаме, которая была велика ему. Его тапочки шлепали по каменным плитам пола. Мы стояли, разделенные стеклом, и смотрели друг на друга. Его худое лицо было бледно. Нам приходилось говорить громким голосом. Он подергал ручку запертой двери и позвал сестру. Она явилась, отрицательно покачала головой и ушла. Опустив руки, он глядел на меня через стекло и молчал. Я слышал, как в какой-то палате кричал ребенок. Когда я уходил, он стоял за стеклянной дверью и махал мне рукой. В свете, падавшем через большое окно в конце коридора, он выглядел стариком. Поезд ехал быстро, мимо развалин и строительных площадок. За окном тянулась металлическая серость октябрьского дня.

Перевод А. Назаренко.

ИОАХИМ КНАППЕ В пути

© Mitteldeutscher Verlag Halle (Saale), 1976.

Однажды, когда в конце зимы 1960 года они вели состав с грузом угля, в их паровозе случились неполадки. Отправились они уже с опозданием. В первой половине ночи шел снег. Он падал крупными мокрыми хлопьями, хлюпал под ногами, но быстро заледенел, когда к утру через пелену облаков прорвался северный ветер. Мороз медленно опускался с бело-голубого неба, доходил до земли и схватывался твердой коркой. Луна превратилась в железный диск, который плыл в волнах стужи среди сверкающих осколков, когда-то бывших звездами. За один-два часа все вокруг сделалось совершенно серым и стояло безмолвно, словно затаив дыхание. Потрескивали рельсы. Ледяными столбами возвышались семафоры. Раскачивались вокзальные фонари, бросая пятна света на занесенные снегом пути и стрелки. Выйти в утреннюю смену в такой день заставляешь себя не без труда.

Прошло несколько часов, а они все еще стояли в двух шагах от депо — но и это было достижением. Юноша, помощник машиниста, сказал, что у старика, с которым он ездил кочегаром раньше, была поговорка: если нутром не чуешь, что будет мороз, тебе нечего делать на паровозе.

— Да? Он так говорил? — рассеянно спросил машинист. В словах юноши ему послышался упрек. Он отнес их, как обычно, на свой счет, и ему понадобилось некоторое время, чтобы преодолеть неуверенность. — Тогда пусть управляет этим паровозом по радио, потому что у меня нет ни подагры, ни ревматизма, — сказал он весьма грубо и после паузы добавил: — Черт возьми, если у человека хорошо подвешен язык, чего еще от него требовать, не так ли?

Он искоса взглянул на юношу. «Ну что ты за тип!» — чуть было снова не вырвалось у него. Он знал, что снова получил бы в ответ: «Да уж такой», — и тогда опять закричал бы: «Такие мне тут на паровозе ни к чему!»

Все это уже было. Николай как-то говорил… да, цитировал Ленина о том, что коммунизм строится с людьми, и так далее. Боже мой, попробуй он рассказать об этом своему помощнику! — «Ты надоел мне со своим Николаем!» — ответил бы тот.

— Проклятье! — выругался машинист и отвернулся.

— В чем дело? — спросил юноша.

Машинист в ярости закусил нижнюю губу.

— Социализм победит! — сказал он тем же тоном, что и помощник.

— Я знаю, шеф, — ответил юноша.

— Ах, ты знаешь? Да и не мудрено. Это написано на твоем паровозе, вот уже которую неделю, большими белыми буквами. А наверху — ты, орудуешь своей лопатой. Очень мило, да? Тебе наплевать, что у нас в вагонах — уголь или тухлые яйца, поедем ли мы вообще, или нет, довезем ли все это когда-нибудь, или вовсе не довезем. Тебе совершенно все равно. А мне — нет. Кое в чем люди порой все-таки отличаются друг от друга. Извини, сынок, если я опять надоел тебе.

Юноша ничего не ответил, ему не хотелось ничего отвечать.

— Прибавь огня! — скомандовал машинист.

— Сейчас, шеф, — ответил помощник и принялся так швырять в топку уголь, будто его у них было предостаточно. Впрочем, так оно и было: тридцать два вагона, полных доверху. Они уже успели позаимствовать кое-что из ближайшего вагона, когда посредине перегона обнаружилось, что тендер пуст. Голыми руками они перебрасывали в него уголь — это была собачья работа. Все вагоны сверху были опрысканы белой краской, так что сразу было заметно, если из какого-либо крали уголь. Но их ничуть не волновала эта черная дыра, свидетельствовавшая о пропаже, — надо было как-то вести состав дальше. После того как уголь перекочевал в тендер, юноша сказал:

— Вот мы и обокрали самих себя. Но социализм все равно победит, правда, шеф? — И машинист едва сдержался, чтобы не съездить ему по физиономии.

Трудности доставляли юноше удовольствие. Он не верил, что когда-нибудь поведет тепловоз, — для него это было риторической трескотней, вызывавшей у него лишь кривую усмешку.